Я кивнула, но осталась с опущенной головой.
— Сколько времени займут три действия спектакля, если отбросить антракты? — спросил он. — Как по-вашему?
— Ну-у, часа два.
— Так. А сеанс в кинотеатре рассчитан на час сорок минут. Значит, если отбросить время на надписи, действие балета приходится сразу же сократить почти на полчаса.
Я удивленно подняла на него глаза. Он смотрел на меня довольно сурово:
— Сокращено много, а впечатления должно остаться не меньше. Нет, много больше! И, значит, все должно быть отработано не только технически, но и наполниться чувством. Фильм будут смотреть и в далеких колхозах, и в таежных поселках. Чтобы сделать его понятным для всех, надо заменить отсутствие человеческой речи выразительностью — красноречием движения…
Анна Николаевна, глядя на меня так же строго, заметила:
— В этом и заключается мастерство великих балерин.
Я опять опустила глаза.
— Не вешайте голову, Раюша, — уже мягче сказал Евгений Данилович. — С великими балеринами пока соперничать не будем, а постараемся, чтобы наши простенькие танцы брали людей за душу. И, знаете, натренироваться в разных прыжках сумеет всякая балерина, а вот создать образ человека… Это самое главное!
— Так всегда говорила мне учительница… — смущенно призналась я.
— Очень рад, что мы с ней оказались единомышленниками, — пошутил наш режиссер и, улыбаясь, взял меня за руку. — Ну-ка, невеста, бегите к жениху! Это должен быть восторженный пробег! Как все хорошо вокруг! Каждый цветок, каждая самая невзрачная травинка приветствуют вас! Не захочешь — да запляшешь…
— Поняла? — спросила Анна Николаевна и весело повторила: — Как хороши цветы! Сорвала цветок и закружилась…
Что говорить, теплые лучи солнца и окружающая природа были так ласковы, что им не могли противостоять ни раздражительность, ни дурное настроение. Я припустилась к началу дорожки, готовая работать хоть до утра.
Утро съемки встретило меня хмурым небом. Река и дальний лес как-то потускнели, но стало ясно видно, что на деревьях уже появились желтые листья. Приближалась осень.
На пароходе все возились, как сонные, осенние мухи, но в конце концов все-таки выехали на съемку. Казалось, на солнце не было никаких надежд, но меня загримировали и одели, а операторы и осветители продолжали хлопотать около аппаратуры. Я раз пятнадцать повторила свой танец и, взглянув на темное небо, уселась на подножке автобуса. Все то и дело поднимали глаза вверх, но солнце нашим желаниям не подчинялось.
— Вот какая вы несчастливая! — сказала Мая-художница, проходя мимо, и тоже взглянула на небо.