– Нет, голубчик. Волки-то в наших краях все больше по дурости своей дохнут. Все суются, болезные, куда их не просят…
– Да Бог с ними…
– С ними-то Бог, а тебе-то, гляди-ка, и до порога недалеко.
Девка протянула вороному последний ломтик кренделя, отряхнула ладошки и пошла прочь.
– Эй! – Федор едва вернул дар речи. – До свиданьица, краса неописанная!
Девка обернулась и бросила через плечо с великолепным насмешливым превосходством петербургской аристократки:
– Разлакомился, сокол ясный! Коль не говорю – стало быть не желаю свиданьица-то!
И не спеша, направилась по тракту к околице. Федор проводил ее взглядом.
«Вот… дикарка… – думал он, рассматривая удаляющуюся девичью фигурку с удовольствием и досадой одновременно. – Змейка, да еще и ядовитая… Такая, похоже, если… вечерок коротать… особенно стесняться не будет. Дым с копотью… Интересно. Только как к такой подступишься – нахалка…»
Минуту помедлив, Федор вернулся в трактир.
Устин Силыч, надев очки, проверял счета, но тут же отложил в сторону толстенную засаленную тетрадь.
– Никак, забыли что, Федор Карпыч?!
Федор ухмыльнулся.
– Скажи-ка мне, Устин, такую вещь… Тут к тебе сейчас девчонка не заходила? В голубой косынке, шустрая такая?
– Об Оленке говорить изволите, Федор Карпыч?
– Оленка… ишь ты… Что за Оленка?
– Известно, ваше степенство. Гришки Рваного, конокрада подлого, младшая сестричка.
Федор сел.
– Неужто?
– В голубой косынке, изволите говорить? В синем платьишке в белый горох, полушубок новенький, сапожки желтые, опять же новые? В глаза прямо смотрит? Она самая, не извольте сомневаться, ваше степенство. Гришка с выселок ее за полдиковинкой послал – похмельем, вишь, мается, как вчерашнего дня гулял…
Федор глубоко задумался.
– Оленка… ишь ты… – бормотал еле слышно. – Брательника же Бог послал… А что, Устин, Гришка-то…
– А что Гришка… – Силыч снял очки и принялся протирать стекла тряпочкой. – Гришка, Федор Карпыч, прощения просим, мальчик фартовый. Все окрестные про него в курсах, урядник все грозится – а только поделать ничего нельзя. Не пойман – не вор. Такие дела. Вот и живет, как бирюк в берлоге – ото всего обчества отдельно. С маткой да с Оленкой. А отец у них от винища уж давно помер. Теперь там, в берлоге ихней, весь лихой люд бывает. Не приведи господь, Федор Карпыч…
– И как только девка там… выжила…
– А что ей не выжить! Ее кто только пальцем тронь – Гришка того на ремешки порежет. А она, Федор Карпыч, как будто и не балует. Нрава прямого, строгого, себя блюдет – только однова пропадать ей с этакой родней… и подумать грустно…