Устин улыбнулся так нежно, что осторожную насмешку за этим нежным сиянием никто, кроме Егорки, и не заметил бы.
Егорка купил сайку и вышел из трактира. И едва он оказался на улице, как тревога выпустила все когти и впилась в душу: у водопоя что-то бурно обсуждала целая сходка мужиков и баб.
– Совсем, родимые мои, рехнулся, – сморкаясь в платок, причитала толстая баба, округлив опухшие глаза. – Только и слов, что «Господи, помилуй», да так бает, как взлаивает – гав, гав…
Прочие почти ее не слушали.
– Страх какой…
– Сила в ём нечистая. Нечего было в лес без креста ходить!
– Дак с крестом был, родненькие! Вот вам как на духу, был крестильный…
– Бабку Лукерью звать, да отлить свинцом, она мастерица…
– Куды! К отцу Василию, святой водицы испить, да…
– Надеть шлею с потного жеребца да вожжами бы…
– Архип-то сказывал, там не один был, а целая артель, слышь-ка, один другого краше…
– Да люди ж добрые! – крикнул Егорка, перекрывая все голоса. – Что сделалось-то? Кто скажет-то мне?
И почему-то никто не усомнился, что Егорка спрашивает в своем праве. Ему ответили.
– А Филька-увалень ума решился. Караулили лес с Архипом Конаковым – а там леший…
– Какой леший, ври! Толпища целая нечистых-то, чуть не удушили! Архип, слышь-ка, отмолился да отплевался, а Филька на них глядел да и спятил с катушек долой.
Егор присвистнул. Его бледное лицо побледнело еще больше.
– Тетя, – сказал он, обращаясь к толстой зареванной бабе, – Мне б взглянуть на него.
Баба сразу перестала причитать и ее лицо, глаза и вся поза выказали такую враждебность, что даже ее старые товарки попятились в стороны.
– Ах ты, бесстыжая рожа! – взвизгнула она, вскидывая кулаки. – Что это – балаган, что ль, глядеть-то тебе!? Молодой парнишка мается, мать места не находит – а ему все б забавляться! Куды! Чтоб вам пропасть, таким!
– И не говори, и не говори! – подхватила бабенка помоложе, которую соседки звали Занозою и не без оснований. – Им бы лишь бы…
Договорить ей не удалось – Егорка поймал ее за руку и зажал ее рот ладонью, спокойно, мягко и четко. Заноза была так поражена, что на миг замолчала.
– Тетя Маланья, – вставил Егор в кусочек получившейся относительной тишины. – Я не любопытствую, я умею испуг отливать.
Баба услыхала и удивилась, приподняв белесые бровки.
– Во, знахарь, – ухмыльнулся Лука, мужик тощий, сутулый, с носом уточкой. – Ворожей, что передок без гужей. Ты гляди, Маланья, он те наворожит…
– А чего? – хохотнул Голяков Петруха. – Он слово знает. Эвон, Лаврюшка-то Битюг, люди бают, в руки к нему, как в капкан, попался! С бесями знается, так пусть и сговорит с дружками своими!