Но надо сказать справедливости ради, что до собственных душ им тоже не было дела.
Егорка вздохнул и пошел дальше. Деревня была уже совсем близко; дом мельника, большой и богатый, крытый железом, с широким подворьем, возвышался на берегу Хоры рядом с мельницей – и был уже виден во всех тонких частностях – даже красные цветочки бальзамина на подоконнике.
Егорка только успел ощутить запах и тепло, как вдруг прямо перед ним возник Симка, собрался из речного тумана, как истый лешачок – будто научил кто. Егорка улыбнулся – но Симка на улыбку не ответил, заглянул в лицо больными глазами, облизнул губы, скула судорожно дернулась…
– Нехорошо с мамкой вышло, да? – спросил Егор, который потихоньку начинал понимать Симку без слов, как понимал любого из дивьего люда – все на лице да на душе написано.
Симка просиял моментальным восторгом от быстрого понимания и тут же снова помрачнел, кивнул, потянул за собой. Егорка, ускоряя шаги, пошел за ним к дому мельника. Теперь уже и голоса на подворье слышались отчетливо – действительно, нехорошие голоса.
Егорка, обнимая Симку за плечи, вошел в распахнутые ворота – и все это увидел. У крыльца стояла Матрена и теребила концы платка. Она пыталась развязно улыбнуться, но улыбка выходила заискивающей и жалкой. На крыльце, уперев руки в бока, глядя на Матрену сверху вниз, что было весьма удобно с высоты пяти крутых ступенек, возвышалась мельничиха, баба статная, дородная, с белым надменным лицом и будто писаными яркими бровями.
– Кого это так осетило, что он четвертной тебе отвалил-то? – говорила мельничиха с гадливой ласковостью. – У тебя ж, милая, товар-то гроша ломаного в базарный день не стоит…
– Да это, может, и не оттуда, а я, может, насбирала, – пробормотала Матрена, но мельничиха перебила ее:
– Да нет, милая моя девушка, это тебе кто-то с перепою махнул, то ль бумажки, то ль рожи твоей не рассмотревши. Где тебе четвертной насбирать, ежели косушка водки у Силыча пятачок стоит? Ты ж что наживешь, то и пропьешь, для того и наживаешь…
– Ты, Аксинья, все не об том баешь, – попыталась возразить Матрена. – Что это – я про корову тебе, а ты мне – про это самое… Ты скажи…
– Да я-то скажу, – рассмеялась Аксинья, запахиваясь в цветастую шаль. – Чего не сказать-то? Корова-то две полсотни стоит, а ты с четвертным приволоклась, да еще споришь… С настоящей-то бабой договорилась бы я, а с тобой никак нельзя, ты ж отработать-то только лежа и можешь. Нам это ни к чему.
Егор остановился – и Симка спрятал горящее лицо у него на груди.
– Будьте здоровы, добрые люди, – сказал Егорка, и бабы посмотрели в его сторону.