Тропа, ведущая от Бродов к Прогонной напрямик через лес почти заросла. Впрочем, это было неважно: лиственницы и кедрач росли тут редко, лошади проходили меж них, как между колонн, топтали красноватый мох, усыпанный хвоей, утопая в нем копытами… Лесная чаща сквозила солнечными лучами, но в ней все равно было темнее, чем на дороге. Впрочем, не настолько темно, чтобы не рассмотреть…
Конь Кузьмича ржанул и шарахнулся.
В тот же миг Кузьмич, перехвативший поводья, услышал крик Антипки: «Волк, волк!»
Крупный зверь, красновато-бурый от зари, прижав уши, махнул через заросли шиповника. В какой-то миг Кузьмич скинул ружье с плеча и выстрелил раньше, чем успел оценить добычу, вспомнить, что его ружье заряжено пулей, раньше, чем даже прицелился.
Уже потом, когда волк скульнул ушибленным щенком, тонко и жалобно, Кузьмич осмыслил произошедшее. Его рука тверда и глаз верен, несмотря на солидный возраст – шестой десяток, что ты хочешь. Шкура нынче еще не идеальна, но сойдет. В принципе, шкура Кузьмичу не особенно нужна. В конце концов, он просто убил волка. Волк – вредный подлый зверь. Волк – зверь из этого вредного подлого леса.
Кузьмич спрыгнул с лошади и пошел к добыче, держа ружье наготове.
Волк, матерый зверюга в густой шерсти, с мордой, покрытой шрамами, с рваным ухом, лежал на боку в обрызганном кровью брусничнике. Он был смертельно ранен, но еще жив – его глаза, уже подернутые туманом, еще следили с безнадежной злобой, болью и тоской за человеком. За убийцей.
Кузьмич ухмыльнулся и ткнул волка в простреленный бок ружейным стволом. Волк взвизгнул и огрызнулся.
– Не любишь? – рассмеялся Кузьмич и ткнул снова.
И в этот миг ледяной голос, от которого холодная волна прошла по коже, приказал откуда-то сзади:
– Отойди от него.
– Господи! – всхлипнул издали оставшийся с лошадьми Антипка.
Кузьмич медленно оглянулся.
Высокий статный парень, весь укутанный в серо-зеленое, скрестив на груди белые руки, смотрел на Кузьмича так, что от взгляда кровь застыла в жилах. Глаза, голубые, зеленые, переменчивые, мерцающие, холодные, как лед – под стать бледному точеному лицу – страшное, обращающее в ничто презрение. Волоса – седые, совершенно седые – как у древнего старца – длинные, как у скитника-отшельника – вокруг юного лица. И к нему, к его ногам, к его балахону болотного цвета – тянется туман, льнет, как живой, ползет из кустов, стелется длинными, холодными лентами…
Кузьмич оцепенел.
Этот парень… Он был – нелюдь, нечисть. Он был – леший.
Это был дурной лес, проклятое нечистое место.
– Али не слышишь, что говорю, – произнес леший, мотнув седой гривой. – Отойди от него.