Поскольку сегодня был Троицын день, нам показали редкое старое представление из Откровения Иоанна Богослова — о камне сардисе, радуге вокруг престола, море стеклянном, подобном кристаллу, и четырех зверях, исполненных очей спереди и, к ужасу моему, сзади.
У меня было собственное мнение о подлинном значении этой явно алхимической истории, но поскольку я решила поберечь его для своей диссертации, то предпочла оставить его при себе. И хотя мы, де Люсы, играли за другую команду, я не могла не позавидовать этим англиканам из-за их прекрасной Книги общей молитвы.
Стекло тоже было прекрасно. Над алтарем утреннее солнце проливалось сквозь три окна, витражи которых были созданы в Средние века полуобразованными странствующими стекольщиками, жившими и кутившими на краю овенхаузовского леса, хилые остатки которого граничили с Букшоу на западе.
На витраже слева Иона выпрыгивал из пасти огромной рыбы, оглядываясь назад с изумленным возмущением. Из брошюры, которую раздавали на церковном крыльце, я помнила, что белизна чешуи рыбины была достигнута с помощью олова, а кожу Ионы сделали коричневой благодаря солям гемосидерина, которые — что очень интересно, во всяком случае для меня, — также являются противоядием при отравлении мышьяком.
На витраже справа был изображен Иисус, восстающий из гробницы, а Мария Магдалина в красном платье (железо или, может быть, растертые частицы золота) протягивает ему пурпурное облачение (диоксид марганца) и ломоть желтого хлеба (хлорид серебра).
Я знала, что эти соли смешивают с песком и пеплом от болотного тростника, полученную пасту обжигают в раскаленной печи и затем охлаждают до получения желаемого цвета.
На центральном витраже царил наш святой Танкред, тело которого в этот самый момент покоилось где-то под нашими ногами в крипте. С этой точки зрения он стоит в открытых дверях церкви, протягивая руки навстречу прихожанам в приветственном жесте. У святого Танкреда приятное лицо — лицо человека, которого вы бы с удовольствием пригласили в воскресный день полистать выпуски «Иллюстристрованных лондонских новостей» или даже «Сельской жизни», и, поскольку мы придерживаемся одинаковых убеждений, я люблю представлять, что, пока он спит вечным сном внизу, он питает особенно нежные чувства к нам всем из Букшоу.
Когда мои мысли вернулись к настоящему, я осознала, что викарий молится за человека, тело которого я нашла в огороде.
— Он был чужаком среди нас, — произнес он. — Необязательно знать его имя…
Вот это новость для инспектора Хьюитта, подумала я.
— …чтобы мы попросили Господа проявить милосердие к его душе и даровать ему мир.