У меня было такое чувство, будто мы погружаемся в более глубокие воды, чем я полагала.
— Возможно, теперь ты понимаешь, почему я не могла принимать участие в молитве о вечном покое мерзкой души этого мальчика — этого мужчины.
Она протянула руку и взяла у меня пакетик с леденцами, положила одну в рот и сунула в карман остальное.
— Наоборот, — продолжала она, — я молюсь о том, чтобы он, в этот самый момент, страдал в аду.
И с этими словами она вошла в промозглый Ивовый особняк и захлопнула дверь.
Кто же этот Гораций Бонепенни? И что привело его назад, в Бишоп-Лейси?
Мне приходил в голову только один человек, который может рассказать мне об этом.
Подъезжая по каштановой аллее к Букшоу, я увидела, что синий «воксхолл» больше не стоит у дверей. Инспектор Хьюитт и его люди уехали.
Я заворачивала «Глэдис» за угол дома, когда услышала металлическое позвякивание, доносящееся из оранжереи. Я подъехала к двери и заглянула внутрь. Это оказался Доггер.
Он сидел на перевернутом ведре, постукивая по нему садовой лопаткой.
Дзинь… дзинь… дзинь… дзинь… Так колокол Святого Танкреда звонит на похоронах какого-нибудь старца в Бишоп-Лейси, звонит и звонит, как будто отмеряет часы жизни. Дзинь… дзинь… дзинь… дзинь…
Он сидел спиной к двери и явно меня не замечал.
Я прокралась в сторону кухонной двери, изо всех сил нашумела, уронив «Глэдис» с громким звоном на каменное крыльцо («Прости, “Глэдис”», — прошептала я).
— Черт побери! — сказала я достаточно громко, чтобы меня было слышно в оранжерее. И сделала вид, что увидела его через стекло. — О, привет, Доггер! — поздоровалась я жизнерадостно. — Ты-то мне и нужен.
Он не сразу повернулся, и я притворилась, что счищаю глину с носка туфли, пока он приходил в себя.
— Мисс Флавия, — медленно произнес он. — Вас все искали.
— Что же, вот она я, — сказала я. Лучше аккуратно поддерживать разговор с Доггером, пока он не придет в чувство окончательно.
— Я говорила кое с кем в деревне, и мне рассказали кое о ком, и я подумала, что ты можешь рассказать мне об этом кое-ком.
Доггер изобразил подобие улыбки.
— Я знаю, что выбрала не лучшие слова, но…
— Я знаю, что вы имеете в виду, — прервал меня он.
— Гораций Бонепенни! — выпалила я. — Кто такой Гораций Бонепенни?
От моих слов Доггер начал извиваться, как подопытная лягушка, к хребту которой подсоединили гальваническую батарею. Он облизнул губы и яростно вытер их носовым платком. Его глаза начали туманиться, мигая, словно звезды перед восходом солнца. Одновременно он прилагал нечеловеческие усилия взять себя в руки, но без особого успеха.