Гелбрайт вспомнил: ведь Стивен Хардинг рассказывал, как вечером в понедельник Ингрем крутился около женщины с лошадью, и ему стало интересно, может, это и есть та самая правильная женщина, которая не задержалась достаточно долго?
— Такой парень, как ты, везде добьется успеха, — сказал он, наблюдая, как Ингрем достает с подоконника из пучка зелени шнитт-лук и базилик, мелко крошит и посыпает травками морского окуня. — Так что же удерживает тебя здесь?
— Хочешь узнать что, кроме свежего воздуха и прекрасного вида?
— Да.
Ингрем перевернул рыбу и стал мыть молодой картофель.
— Прекрасный вид, чистый воздух, лодка, рыбалка, удовольствие.
— А как же честолюбие? Ты не испытываешь разочарования? Не ощущаешь, что топчешься на одном месте?
— Иногда. Тогда вспоминаю, как ненавидел крысиную возню, когда сам был там, разочарование мгновенно проходит. — Он посмотрел на Гелбрайта с уничтожающей улыбкой. — Я проработал пять лет в страховой компании, прежде чем стал полицейским. Ненавидел каждую минуту пребывания там. Не верил в предлагаемый продукт, но единственный способ выжить заключался в том, чтобы продавать по возможности больше, что сводило меня с ума. Однажды в уикэнд я глубоко задумался над тем, что же я хочу получить от жизни, и уже в понедельник уволился.
Он налил в кастрюлю воды и поставил на газ.
Инспектор угрюмо задумался о своих страховом и пенсионном полисах.
— А что неправильно в страховании?
— Все.
Ингрем жадно отпил пива.
— До тех пор, пока тебе нужен полис… до тех пор, пока ты понимаешь условия полиса… до тех пор, пока ты можешь продолжать выплачивать взносы… до тех пор, пока ты читаешь строки, написанные мелким шрифтом… Полис такой же товар, как и все остальные. Покупатель, берегись.
— Ты начинаешь беспокоить меня.
Ингрем усмехнулся:
— Если тебя утешит, у меня такое же отношение и к лотерейным билетам.
Гриффитс заснула, не снимая одежды, в свободной комнате, но внезапно проснулась, вздрагивая от того, что Ханна начала плакать в соседней комнате. Она выпрыгнула из постели, сердце колотилось как сумасшедшее, и встретилась лицом к лицу с Уильямом Самнером — тот выскальзывал из дверей детской комнаты.
— Чем вы здесь занимаетесь, черт возьми? — зло потребовала она ответа. — Вам было сказано не входить туда.
— Думал, она спит, мне захотелось взглянуть на нее.
— Мы же договорились, что вы не должны входить туда.
— Вы, может, и да, а я нет. Вы не имеете права останавливать меня. Это мой дом, это моя дочь.
— Я бы не рассчитывала на это, будь я на вашем месте, — вырвалось у Гриффитс.