Что поделаешь: пришлось раскрыться перед Азиз-ходжой и, выходит, перед всей узбекской знатью. Но у меня не было иного выхода. Кому-то захотелось сдуру убрать Долмата. Не иначе господину Шахруху. Вот он и взбудоражил мусульман. Если бы Газими не показался вчера с минарета взбудораженной толпе, русскому был бы конец.
— Ослиная голова этот Шахрух, — сказал по-немецки Хюгель, — политик из него, как из бабы фельдфебель. Да и ты хорош. Спасибо, хоть теперь рассказал обо всем по чести. Я, конечно, высоко ценю благородство, но только не по отношению к врагу, мой дорогой.
— Русский — настоящий мужчина.
— Слепец! — вскричал Хюгель. — Он водит вас всех за нос, как не понимаешь ты этого? Ты — мудрец, вождь!
— Зачем понадобилось ему дурачить меня? Да подлецы и не закрывают никого грудью своей.
Хюгель смешался. Ярость душила его. Но он не находил слов, чтобы возразить шейху. Он долго молчал и курил сигару.
— Надо кончать, — произнес он хмуро. — Кончать со всем. Жив еще этот задрипанный Гусейн-заде?
— Самым простым делом для меня было — утащить его.
— Ладно! — перебил Хюгель. — То, что ты средь бела дня шахского наследника из спальни украдешь, мне известно.
— Что делать с Гусейном? — спросил шейх.
— Выгони на все четыре стороны. А для стратегии я только что дал тебе немалые деньги.
— Зачем они сейчас?
— Собери курдов, которые скитаются без крова и пищи, таких в этой стране наберется не одна тысяча. — Глаза Хюгеля заблестели. Он повел шейха к карте, висевшей на стене, и обвел пальцем кружок. — Пусть разобьют лагерь в долине.
— Там, где развалины крепости? — спросил шейх.
— Да! — обрадованно подтвердил Хюгель. — У этой старой крепости они будут жить с женами и детьми. Ты понял? Бедные курды со своими семьями.
— К чему там женщины и дети?
— Пусть живут, пусть кормятся на наши деньги, пусть молятся аллаху и ждут Большого дня. И они, и ты узнаете о нем позже, а пока делай, как я говорю.
— Жандармы опознают меня, едва я начну созывать курдов, а веревка для моей шеи уже давно намылена.
— Чудак, — Хюгель усмехнулся, — я же тебе говорил не раз: шейх Гариби погиб. Это официально подтверждено мною и тремя жандармскими чиновниками ровно год назад. Труп твой опознан нами и зарыт в глухом месте, без каких бы то ни было указаний на могилу, чтобы не разжигать стадных и религиозных чувств у курдов. Да и физиономия у тебя теперь неузнаваема. Я ведь не зря пригласил к тебе лучшего хирурга из немецкого госпиталя. — Хюгель бесцеремонно раздвинул пальцами растительность на лице у шейха и погладил розовый рубец у него за ухом. — Не больно? — спросил он с чрезмерной участливостью.