Нерст подошел к противоположной стене и легко нашел тонкую оплавленную линию, образующую неполный круг.
— Ага, этот разрыв — тень от микроскопа, — сказал подошедший Ширер. — Сейчас можно проверить.
Он долго пристраивался, отыскивая нужное положение глаза.
— Да, вы правы, — сказал он наконец. — Микроскоп не передвигался. Все три точки находятся на одной прямой.
— Но зачем? — воскликнул Нерст. — Кому и зачем понадобилось делать такие эксперименты с лазером? А если бы здесь находились люди?
Ширер пожал плечами.
— Об этом я еще не успел подумать, дорогой доктор Нерст. Вы меня так озадачили этим происшествием... Я пока обратил внимание лишь на техническую сторону проблемы. У вас что-нибудь пропало в лаборатории?
— Да. Пропали муравьи, которые были подготовлены для опытов, и отравлена обезьяна.
— Обезьяна? Вы же энтомолог?
— Да, но последнее время, в связи с работами по биологической радиосвязи, мне необходимо исследовать влияние некоторых биостимуляторов на деятельность мозга. А это можно наблюдать только на высших животных. Мы записывали электроэнцефаллограммы при различных условиях.
— Я понимаю, но кому же могла помешать ваша обезьяна? Может быть, это просто случайное совпадение?
— Нет, не думаю. Обезьяна умерла в результате отравления. При анализе мы обнаружили в крови пиролаксон и диплацин... Но это как раз я мог бы объяснить тем, что ее укусил один из тех муравьев, которыми я немного занимался последние дни. Вероятно, это именно так и было. Но мне совершенно непонятна эта дыра в окне. Как и зачем она была сделана? Ведь в нее даже нельзя просунуть руку... — Доктор Нерст перегнулся через стол и потрогал гладкий глянцевитый срез стекла. — Должен сказать, я не физик, но у меня тоже возникла мысль о лазере. Поэтому я и просил вас зайти ко мне.
— Я не знаю, чем сейчас занимается доктор Хальбер, я с ним совсем не связан, но, может быть, кто-либо из его студентов экспериментировал с лазером и случайно...
— Может быть... Не посоветовавшись с вами, я не хотел делать никаких предположений...
Любое вторжение извне, нарушающее размеренный ход научной работы, всегда болезненно воспринимается ученым. Если англичане говорят: «Мой дом — это моя крепость», то для доктора Нерста такой крепостью, где он чувствовал себя изолированным от внешнего мира, была его лаборатория. Сама специфика работы с насекомыми позволяла довести до минимума штат помощников. Что бы ни происходило за стенами лаборатории, там, в большом, противоречивом и сложном мире, это не могло отразиться на ходе его исследований. Здесь он всегда мог быть самим собой, мог жить в своем, искусственно обособленном, замкнутом круге научных интересов. Он никогда особенно не задумывался над теми практическими результатами, которые могла иметь его работа. Это уже выходило за рамки его интересов, это было принадлежностью внешнего мира. Такое искусственное самоограничение необходимо некоторым людям, когда они работают над разрешением сложных проблем, требующих максимальной отдачи душевных сил. Неожиданное вторжение в его лабораторию не могло не вызвать в нем чувства досады, и в то же время, как исследователь, он был в какой-то мере даже рад этому событию, так как своей необычностью оно давало новый материал для работы мысли.