— Налево, — сказал Курбанхаджимамедов.
Они свернули. Черный осьминог расползся на половину небосклона, заслонив солнце и погрузив мир в сумерки, которые грозили перейти в ночь. Уже можно было разглядеть отдельные вращающиеся струи в общем теле бури. Как длинные, гибкие ноги, они ползли, пульсируя и извиваясь, по песку, всасывая пустыню в себя, поднимая ее вверх к самым небесам, словно стремясь поглотить весь мир.
Гумилев не мог оторвать глаз от этого устрашающего зрелища. Огромная мистическая мощь скрывалась в этой смертоносной силе, с которой играла природа. Сама Пустыня летела за маленьким караваном!
Внезапно раздался тревожный крик. Это был Нур Хасан, который размахивал руками, как ополоумевший.
— Что? Что он говорит? — старался перекричать вой ветра Гумилев.
— Ждать, он говорит, что нужно ждать, — закричал Курбанхаджимамедов. — Согнать лошадей, уложить, накрыть рогожами и ждать под их прикрытием.
Взбесившийся ветер ревел раненым львом. Казалось, что огромное, черное, косматое животное наваливается боком на одинокий, маленький караван. Они спешились, сбиваясь вместе, подгоняя вьючных лошадей. Поручик поспешно разворачивал полотнище, Гумилев поспешил ему на помощь, пока проводник успокаивал испуганных животных.
И тут, в миг, когда песчаная буря уже почти нависла над беззащитными людьми, случилось нечто такое, что заставило их рухнуть на колени. В теле огромного пылевого облака, повинуясь дикой воле ветра, открылся гигантский глаз и обратил на людей пылающий, кроваво-красный зрачок предвечернего солнца. Нижнее «веко» чуть прикрывало «зрачок», отчего казалось, что буря свирепо смотрит именно вниз, на людей, которых она собралась раздавить. Смотрит мстительным оком бога в день Страшного суда. В реве бури чудилось что-то знакомое, человеческое.
Смех?!
Когда наконец злобное око закрылось и тьма пополам со смертью уже совсем намеревалась накрыть людей, ветер вдруг начал слабеть. Постепенно секущие плети песка сменились омерзительной взвесью пыли, висящей в воздухе.
Буря в очередной раз непостижимо резко изменила направление и сместилась к северу. Показалось солнце, багровое, с трудом пробивающееся сквозь пыль. Тишина оглушала.
Гумилев наконец позволил себе упасть на песок. В левом нагрудном кармане в такт с бешено бьющимся сердцем подрагивал маленький скорпион с угрожающе поднятым жалом.