Я поднялась, пошарила за почерневшей иконой Богоматери, скорбно поглядывавшей на меня в красном свете лампадки. Вытащила завернутую в древнюю газету связку писем – почти такую же, как у деда.
– Сейчас, при мне сожги, – строго велела Соха. Я положила пачку писем на глиняную тарелку. Маруська метнулась было за спичками, но Шкипер, опередив ее, щелкнул зажигалкой. Старая бумага вспыхнула, коричневые буквы, корчась, умирали в языках огня, листы сворачивались черной бахромой. Вскоре от связки писем осталась горка золы, и Соха удовлетворенно закрыла глаза.
– Мои-то письма у Степаныча нашла? – вдруг, не поднимая век, спросила она.
– Да...
– Прочла?
– Нет...
– Не врешь? – Она повернула голову, пристально посмотрела на меня. Помолчав, велела: – Спалишь, как в Москву вернешься.
– Не беспокойся.
– Так... Ну, все, кажись. Дом этот и участок на Маруську записан... ты потом бумаги посмотри, в шкафике лежат, и деньги там, хоть и небольшие. А мне пора. И так три дня дожидалась...
– Егоровна, не надо... – вдруг по-детски, навзрыд расплакалась Маруська. – Ой, что же я делать-то буду-у-у...
– У, дура... Такое дело тебе оставляю!
– Мне? – разом перестала плакать Маруська. – Мне? Не Саньке?
– Поначалу думала – Саньке, – медленно сказала Соха, – но ей и без моего много дано. Я как посмотрела, когда она человека с того света назад вынула, – враз поняла, что я ей ничего не добавлю. Ты уж извини, внучка, я силушку-то Марье отдам, ей надобнее. Поди, Марья, сюда. Да ближе, ближе. А вы уйдите. Санька, прощай.
Я заплакала. Рука Шкипера осторожно взяла меня за локоть. Вдвоем мы вышли в холодные сени. Я на ощупь нашла ведро с водой, висящую на гвозде кружку и принялась тянуть ледяную воду, не замечая, что она льется мне на джинсы. Вскоре вышла Маруська. Глаза ее были сухи, губы плотно сжаты. Она казалась постаревшей и страшно усталой.
– Отошла, – невнятно выговорила она. – Санька... Мне бы поспать...
Она качнулась – и упала бы, не поймай ее Шкипер.
– Что с ней?
– Ничего, все нормально. Отнеси на кровать. Ей отдохнуть надо.
Шкипер осторожно положил Маруську на деревянные, покрытые ковриком нары. Я принесла подушку, одеяло. Маруська была в сознании, но глаз не открывала, дышала ровно, спокойно. Я зашла в другую комнату, к Сохе, чтобы убедиться, что Маруська успела закрыть ей глаза. Задернула занавески на окнах, задула лампадку и вернулась к Шкиперу.
– Ну вот... Все. Ты, если надо, езжай в Москву. Спасибо тебе.
– Давай-ка я останусь пока, – подумав, сказал он. – Мало ли чего... Ты ведь небось и деньги с собой забыла взять.