– Что они, живодеры, знают! Санька и без них очухается! Полежит и встанет, первый раз, что ли?
Она была права. Наутро я открыла глаза и поняла, что все в порядке. Голова была ясной, руки и ноги слушались, и страшно хотелось есть. Я села на постели – и сразу же увидела Милку. Она спала в кресле напротив, и ее живот возвышался, как курган. Рядом с ней на низкой тумбочке стояла огромная хрустальная люстра с шишечками и подвесками. В люстре отражалось солнце, и по всей комнате скакали искрящиеся зайчики.
– Милка... – вполголоса, чтобы не напугать, позвала я.
– Га?! – рявкнула Милка, по-солдатски вскакивая. Увидев меня, успокоилась. – А, ты... Ну, как, оклемалась, мать Тереза?
– Ты чего скачешь?! Тебе нельзя... Скоро уже?
– А, почти три месяца еще... А мне тут сон приснился, что Колька домой пришел, а у меня обеда нет.
– Опять шляется?
– «Опя-ять»... Месяц уже не является! Сто раз ему говорила – придешь с сифилисом, Санька лечить не будет, так и сдохнешь без носа, всю семью опозоришь! Да ну его в одно место... Ты сама как? Доведут тебя эти болящие до смерти!
– Ты зачем люстру приперла?! Куда я ее дену? Такую в консерватории надо вешать!
– Нравится? – Милка довольно погладила внушительную, как юбилейный торт, конструкцию. – Это я тебе в подарок.
– В честь чего это?
– Дура! – провозгласила Милка. – Забыла?! У тебя же день рождения!
– Как?! – всполошилась я. – Сегодня? Какое число?!
– Двадцатое, кулема! Совсем уже с катушек съехала...
– Блин, – только и сказала я.
– Между прочим, последние два ты зажилила!
– Ничего не зажилила. Настроения просто не было... – Внезапно меня озарило. – Милка, а давай в нашем ресторане отметим! У меня заначка есть... Приезжай ты, и моих бразильцев позовем, они давно просятся цыган послушать. А то мне готовить неохота, и тесто уже поздно ставить...
Милка с восторгом поддержала идею. Мы с ней перебрали мой небогатый гардероб, Милке ничего не понравилось, она объявила, что я курица хохлатая и никогда в жизни не умела прилично одеться, схватила телефон, позвонила какой-то Земфире и попросила прислать «золотое платье с бантом». Я тут же завопила не своим голосом, Милка осуждающе посмотрела на меня, покрутила пальцем у виска и внесла коррективы:
– И еще черное положи. Да, то самое. Ничего, нашпилим что-нибудь. Спасибо, дорогая, тете Рае привет, и Витеньке, и Оле, и бабе Нине, и Симе с Вовкой... Ну что ты за дура за такая?!
Последнее относилось уже ко мне.
– Никуда я в золотом платье с бантом не пойду, – твердо сказала я. – Посмотрим, что там за черное.
Через час примчался мальчишка-цыганенок с двумя пакетами. В одной оказалась гора золотистой парчи, которую я, несмотря на стенания Милки, не стала даже разворачивать. Из второго пакета выпало черное платье с аккуратным вырезом и без рукавов. Оно мне понравилось гораздо больше, и, чтоб утешить Милку, я пообещала надеть бриллиантовые серьги, которые Милка тут же вынула из своих ушей, и кольцо с гранатом, оставшееся от бабки Ревекки. Гранат и бриллианты показались мне не лучшим сочетанием, но нервировать подругу на седьмом месяце беременности я не стала.