Наконец лорд Олтуэйт закончил свою речь, и было объявлено о закрытии заседания на этот день. Томас сошел с галереи, чтобы поймать у выхода Эджингтона.
— Нужно заткнуть этого человека, — прошептал Эджингтон, пока они шли по гулкому коридору, а другие члены парламента, занятые жаркими дебатами, роились вокруг.
— Боюсь, что этот год уже потерян, — тоже шепотом ответил Томас. — Парламенту осталось заседать меньше двух недель.
— Значит, закон о реформах должен быть принят в 1867 году. Нам придется иметь дело с волнениями, если этого не произойдет, а волнения разведут стороны еще дальше, до полной невозможности договориться. — Лицо Эджингтона помрачнело.
Томас нахмурился:
— Мы не можем уклониться от нашей позиции предоставить всеобщее избирательное право всем взрослым мужчинам. Vox populi[2] и все такое.
— Если нам дорого наше государство, у нас, вероятно, нет выбора, — проговорил Эджингтон. — Я хотел сказать вам: за несколько дней до бала, устроенного вашей матушкой, Олтуэйт побывал в Скотланд-Ярде и вышел оттуда с бледным видом. Роб Келли, один из работающих на него хулиганов, сообщил о каком-то письме, заляпанном грязью, которое принес какой-то мальчишка, сказав, что его нашли на каком-то теле у реки, но я не знаю, что было в этом письме.
— Вы думаете, это важно? — спросил Томас.
Эджингтон пожал плечами:
— Кто знает?
— Варкур!
— Помяни нечистого… — пробормотал Эджингтон.
Томас обернулся и увидел, что их догоняет Олтуэйт. Эджингтон кивнул в знак прощания и направился к выходу.
— Ждете поздравлений с вашей речью? — холодно осведомился Томас.
Олтуэйт мотнул головой с отвисшим подбородком:
— Только если она заставила вас изменить ваше мнение.
— Вы знаете, что это не так.
— Я только хотел узнать, где ваша мать взяла это замечательное ожерелье, которое было на ней вчера вечером на обеде у Рашуорта. Я знаю одного человека — одну леди, она любит старинные вещи… — И он многозначительно замолчал.
— Я не могу этого сказать.
— Это крайне важно. Кажется, именно это ожерелье я пытался купить у одной особы, но недавно узнал, что она умерла, — заявил Олтуэйт.
Томас посмотрел на него, прищурившись:
— Я, кажется, слышал, как моя мать говорила о нем с леди Джеймс. Кажется, некая спиритка имела потустороннее видение, связанное с этим ожерельем.
Олтуэйт побледнел.
— Потустороннее, вы говорите?
— Кажется, так.
— Проклятие! — выругался тот. — Она действительно умерла.
И он ушел, ошеломленный.
Томас мрачно улыбнулся. Эммелина умна. Оставалось надеяться, что умна она не слишком — ради ее же пользы. Или ради его. Если это не так, то он не знает, что еще она может сделать.