Она задала вопрос аптекарю, а тот взмахнул рукой в сторону чужеземца, который согревался, наслаждаясь нежным теплом, исходившим от огня.
Фламель ворочался во сне. Даже в сновидениях признания молодой девушки смущали его.
Смутные картины врывались в сон художника, и без того беспокойный. Он вновь увидел Исаака Бенсераде в день его казни. Он превратился в бесформенную марионетку. Пытки сломали его тело, но не сломили волю. Он ничего не сказал. Ничего о том, что происходило между ним и Флорой. Ничего о том, что привело его в Париж.
Фламель перевернулся с боку на бок. Его живое воображение превратило обнаженное тело молодой женщины в живой факел, лежащий на жаровне… Языки пламени лизали члены Флоры, проникали в складки плоти, обвивали венками из горящих углей груди…
Он не знал почему, но был уверен, что эти картины, преследовавшие его, эти образы желания и искушения, являлись и палачу. Иначе как объяснить…
Он вновь видел душераздирающую сцену, разыгравшуюся в застенках.
Флора опять заговорила, продолжая свой рассказ. Она говорила быстрее и быстрее. Возвращение в замок… Выздоровев, мать обрела веру в Исаака. Причем такую, что вручила ему свою дочь. К великой радости брата, который, несомненно, был счастлив, что младшая сестра отправилась в дорогу.
А затем наступило время странствий. Странствий до самой смерти.
Она говорила, а Никола записывал. Каждое произнесенное ею слово пронзало его руку, его мышцы, прежде чем достичь пера и тоненькой струйки чернил, лившихся на пергамент.
Ему казалось, что молодая женщина проникла в его тело.
И тогда кошмар засосал его, словно болото. Он чувствовал, как бьется его сердце, попавшее в ловушку более сильной воли. Его парализовало. Он попытался шевельнуться, но ни один мускул не слушался его. Будто это он, Никола Фламель, был привязан к пыточному одру. Он чувствовал, как медные путы вонзаются ему в щиколотки и как нарастает страх, животный страх в момент появления палача в ореоле черного света.
Он устал, измучился. Так продолжалось из ночи в ночь. Пора было с этим покончить.
По прерывистому треску поленьев в камине Фламель понял, что рассвет близок. Вернее, достаточно близок, чтобы встать. Он бросил беглый взгляд на даму Пернель, которая спала, зарывшись в тяжелую перину. Он мог безбоязненно выйти из дома. По крайней мере, хоть его жена спала сном праведника.
Выйдя на лестницу, слабо освещенную масляной лампой, Фламель снова задрожал. Каждую ночь его преследовал один и тот же кошмар. Один и тот же сон, в котором желание боролось с ужасом, но который заканчивался в самый драматический момент. В момент, когда Артус начинал свой ритуал очищения и когда Фламель больше не мог этого видеть.