А не верил своим ушам. Мат, оскорбления, угрозы, бахвальство — все это резало слух. Некоторые высказывания разносились эхом по всему коридору, от двери к двери. Фразы четкие и недвусмысленные. Убийственные.
— Новенький, три-семнадцать, открой окно, — выкрикнул кто-то.
— Это тебя, — сказал сверху Асендадо.
— Новенький, три-семнадцать, подойди, нах, к окну.
— Подойди, новенький. А то хуже будет. — Последняя реплика прозвучала так близко, как будто кричали из соседней камеры.
— Лучше подойди, — равнодушно проговорил Асендадо. — Они не отстанут, пока не подойдешь. Подойди к двери и сделай так, чтобы они поняли, что ты не боишься.
А боялся, очень боялся. Но он отложил свой мешок, поднялся и подошел к окну, забранному решеткой.
— Новенький, три-семнадцать, открой, бля, окно.
— Погоди, пока не открывай, — сказал Асендадо. — Я укроюсь. А то там холодно.
А уже бил озноб. Все стекло и подоконник, когда-то белый, были забрызганы чем-то коричневым. Мир снаружи был разделен на квадраты толстыми прутьями решетки. А открыл окно, и голоса сразу сделались громче. Крики носились в воздухе, как воронье, перелетая с места на место. Страшные, мерзкие, громкие. Похабные заявления, кто чего сделал с чьей мамой. А и не знал, что такое вообще можно сделать с кем бы то ни было.
— Новенький, три-семнадцать, открой, нах…
— Открыл уже! — крикнул Асендадо со своей верхней койки.
— Новенький, как тебя звать? — спросил кто-то поблизости.
А ответил. Все равно это имя, которое он назвал, было ненастоящим. Сценический псевдоним для выступления в этой колонии.
— За что загремел?
Терри ему говорил, что этот вопрос задавать не положено и что все равно ему будут его задавать. Они все отработали: подробности, даты. Факты из жизни, которые А выучил так хорошо, что потом они стали частью другой биографии, биографии Джека: еще одного молодого парня с похожей историей. Еще одного молодого парня, который не совершал ничего ужасного.
— Чего молчишь? Трахнул, что ли, какую-нибудь малолетку? Или грохнул кого-то?
Нет, никого он не грохнул. Никого не обидел. Просто угонял машины. Не по злобе, а чтобы развлечься. Он страсть как любит кататься. Машины к тому же были застрахованы. Никто не пострадал. Никаких жертв, никакого насилия. Он не убийца и не насильник. Ни в коем случае.
— Отвечай, ты, придурок. За что сидишь?
— За угоны. — А и сам понимал, что его голос звучит как-то очень пискляво и звонко, слишком надрывно. Он попытался слегка успокоиться и положил руки перед собой, растопырив пальцы — чтобы было, па чем сосредоточиться.