И все же он чувствовал, что в ее рассказе чего-то не хватает. Что-то упущено.
— Ты когда-нибудь слышала о человеке по имени Якоб Хоуп? — спросил он. — Или Яго? Святой Яго? Тебе что-нибудь говорит это имя?
София задумчиво склонила голову набок:
— Нет. Странное имя. Никогда не слышала…
— А брошь? Та, что принадлежала твоей матери. Как она к ней попала?
София пожала плечами:
— Я всегда думала, что это фамильная реликвия. Кажется, какой-то скандинавский символ. Я уже говорила, мама трепетно относилась к своей родословной. Абингдонам приятно думать, что в их жилах течет кровь викингов. Возможно, в этом символе зашифрованы слова, которые Один шепнул на ухо мертвому Бальдру[40].
— Да-да, сначала я тоже так подумал.
На губах Софии мелькнула улыбка.
Шторм хлопнул себя по коленям.
— Что ж, теперь, я, кажется, понимаю, почему ты выронила бокал.
— Да, теперь понимаешь. — Внезапно она расплакалась. — Прости, прости.
Шторм бросился к ней, обнял за плечи, поднял, привлек к себе.
— Я помню, что буквально за секунду… — бормотала София, пряча лицо на его груди, — до того, как прыгнуть с балкона, я подумала: как все глупо. Моя жизнь, я сама. Все это глупо и убого.
«Und mir nach reu und leid nicht mehr die seligkeit noch auch sein herz verschliefst»[41].
— Неправда, — прошептал Ричард Шторм. — Вовсе это не глупо и не убого. По крайней мере для меня.
София оказалась права: в сексе она была не сильна. Она совершенно не умела расслабиться, а в результате то лежала как каменная, то суетилась, словно чувствуя свою вину. Она не могла заставить себя довериться партнеру, и от этого получалось еще хуже.
Однако по счастливому стечению обстоятельств именно здесь проявились две черты характера Ричарда Шторма, которые более всего привлекали к нему людей. Во-первых, он обладал безграничным терпением и великодушием, особенно если дело касалось женщин. Возможно, он был таким от природы, однако годы, которые он прожил вместе с матерью — взбалмошной женщиной с театральными манерами, — отточили это его качество до совершенства. Разумеется, в тот момент ему было непросто сохранять спокойствие. Сбросив одежду. София стала еще прекраснее. Она лежала на кровати, обратив к нему исполненный мольбы и смятения взор. Шторму казалось, что кожа ее вот-вот вспыхнет от его прикосновений. Одна нога ее была согнута в колене и чуть отставлена в сторону. Зрелище это настолько возбуждало плоть, что Шторм всерьез опасался, как бы ему не взлететь в воздух наподобие реактивного снаряда. Ему мучительно хотелось обладать ею — у стены, на полу, в кресле, — воображение рисовало картины буйной и грубой страсти, он видел себя Марлоном Брандо в «Последнем танго в Париже». Он хотел, чтобы с ним София увидела звезды. «Ах, Ричард, такого со мной еще не было!» Словом, в голове у него уже сложился готовый сценарий.