— Я не притворяюсь. — Шторм засунул руку в недра холодильника. — Просто не обращаю внимания. А это, знаешь ли, не так просто, учитывая, что я тебя люблю. И единственное мое желание — заставить тебя радостно петь песни, танцуя на зеленом лугу и разбрасывая вокруг маргаритки. Но ты сама обратилась ко мне за помощью, и мне кажется, тебе следует пересмотреть свою позицию.
— Ни за что. — София скрестила на груди руки, всем своим видом демонстрируя непоколебимую решимость.
— Можно мне это съесть? — спросил Шторм, обнаружив в холодильнике пластиковую тарелку с куском холодной курицы.
София, не удостоив его даже взглядом, кивнула:
— На здоровье.
Шторм тяжело поднялся, вышел в столовую, где у длинного обеденного стола, напротив задернутых гардинами дверей на балкон, стояла София. С первого взгляда было ясно: она разгневана не на шутку.
— Я говорю серьезно! — крикнула она. — Я не собираюсь ничего пересматривать.
— Послушай, а мне что прикажешь делать? — спросил Шторм. — Взвалить тебя на плечо и тащить в Белхем силой? Это было бы весело, но я не хочу заработать грыжу. — Он поставил тарелку на стол и принялся сдирать полиэтиленовую пленку.
— По-моему, твоя подружка просто чокнутая, — сказала София.
Шторм рассмеялся.
— Мне кажется, эта Харпер все время играет в какую-то дурацкую игру. Не знаю, что она там думает про какой-то заговор, только моя мать здесь совершенно ни при чем.
— Согласен, Харпер немного с приветом. Но в конце концов она всегда оказывается права. У тебя не найдется чего-нибудь вроде кока-колы?
Этот вопрос сбил Софию с толку. Она потерла ладонью лоб.
— Не знаю. Нет. Кажется, в шкафчике, слева от раковины, стоит какая-то газировка.
Однако Шторм не двинулся с места и лишь рассеянно массировал руку. Он никак не мог отдышаться. Только теперь София обратила внимание, какой изможденный у него вид. Темные круги под глазами. Осунувшееся лицо, впалые щеки. Она вдруг почувствовала невыразимую нежность и в который уже раз заметила странную вещь: что бы Шторм ни сказал, она готова расплакаться от умиления на его груди. Эта его наивная влюбленность. Идиотское, чисто американское, простодушие. Даже в том, что он совершенно не реагировал на ее гнев, было что-то подкупающее, милое.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, с тревогой наблюдая, как он возвращается на кухню. — У тебя усталый вид.
Шторм не ответил.
— Ты не должен позволять этой старухе помыкать собой. Она в могилу тебя сведет своими глупостями.
— Ты намекаешь на мой почтенный возраст? — Шторм извлек из шкафчика бутылку. — Слушай, может, тебе просто неловко, что ты встречаешься с таким старикашкой?