— Вздор. Никакой ты не старикашка. Меня вполне устраивает твой возраст.
— Может, тебя смущает, что я недостаточно воспитан?
— Ничего страшного. У тебя полно других положительных качеств.
Шторм рассмеялся. Затем покачал головой и посмотрел на нее, как… София не могла выразить словами, как он на нее посмотрел. Она физически ощущала излучаемое этим человеком тепло.
— Я люблю тебя, очень люблю, — сказал Шторм. — По-моему, ты лучшая женщина на свете.
София подавила улыбку:
— Что ж, меня это вполне устраивает. Я с радостью представлю тебя своим знакомым.
— Ба!
— Да-да. И ты прекрасно знаешь, что дело вовсе не в тебе.
— Мне нужна открывалка.
— Она в…
— Ладно, я понял, — перебил он ее, выдвигая ящик и доставая оттуда открывалку. — Готово. Кто-то должен сообщить этим шутникам, как ловко я открываю бутылки.
Шторм неторопливой походкой вернулся в столовую, на ходу потягивая воду из горлышка. София наблюдала за ним и вдруг поняла, как много значит для нее этот мужчина и какую власть он над ней имеет. Власть, которую она добровольно вручила ему. Вначале она сочла его просто недалеким малым. Мелким американцем. Однако постепенно выяснилось, что у этого американского мелководья нет дна. Ричард Шторм умел не обращать внимания, умел смотреть сквозь пальцы. На ее неудавшееся самоубийство. На ее проблемы в постели. На ее несносный характер. И он — ненавязчиво — приучил ее к тому, что она может на него положиться.
— Моя мать не совершала ничего предосудительного, Ричард, — сказала София, отметив про себя, что в ее тоне внезапно появились умоляющие нотки.
Шторм пожал плечами. София готова была разрыдаться. Он даже не посмотрел на нее. Сел за стол. Подвинул к себе тарелку, солонку.
— Ты собираешься есть руками? — спросила она, подходя к серванту. Из одного ящика она извлекла нож и вилку, из другого — полотняную салфетку.
Шторм уже впился зубами в куриную грудку, но взял приборы и молча положил на колени салфетку. Затем он еще раз посолил курицу и с удвоенной энергией набросился на еду, вооружившись ножом и вилкой.
София стояла сзади, разглядывая его русые волосы.
— Не смей этого делать, — заявила она вдруг.
— Что? — буркнул Шторм, не переставая жевать. — Я ем. У нас принято делать это именно так.
— Я говорю: не смей думать об этом. О чем ты сейчас думаешь.
Шторм отложил в сторону нож и почесал затылок.
— Моя мать была… прекрасной женщиной — великодушной, доброжелательной. Тебе всякий скажет. Всякий. Уверена, она не имеет никакого отношения к… планам твоих знакомых. И ехать в Белхем-Грейндж, чтобы расспрашивать отца о трагедии, которая произошла двадцать лет назад… Возможно, он не ангел. Возможно, когда-то он занимался сомнительными операциями. Я даже не знаю этого наверняка…