У Бернарда возникло смутное, тревожное чувство, как будто он постепенно теряет контроль над своим разумом и рефлексами. Его собственные мысли и вкрадчивый, обольщающий голос словно слились воедино, и он лежал в агонии, наблюдая за происходящим как бы со стороны. Это было странное чувство, обволакивающее, как сон, сладостное и одурманивающее. Настолько сладостное и настолько одурманивающее, что ему даже в голову не приходило противостоять этому чувству. Все, что от него требовалось, это лежать, слушать и верить, что в конце концов его выпустят из этого страшного места и кошмар закончится. Крышка откроется и его встретят с улыбками, с распростертыми объятиями, и в глаза ему хлынет приветливый солнечный свет. Все, что от него требовалось, это не психовать, не пытаться «держаться», не взывать к самообладанию и к силе воли, отравляя разлившееся в душе сладостное чувство, — и тогда скоро все кончится.
И потом, кто, собственно, сказал, что он должен делать обратное?
— Я предлагаю тебе даже больше, — вещал голос над ним и вокруг, внутри него. — Я предлагаю тебе жизнь, Бернард. Свободную, не стесненную никакими условностями, бесконечную жизнь. Восстань из гроба, приди ко мне, и ты навсегда освободишься от страха смерти и тления. От страха разделить участь того, кто сейчас покоится рядом с тобой. Я предлагаю тебе вечную жизнь, Бернард.
— Нет! — Крик разорвал могильную тьму, как взрыв бомбы, как вспышка молнии: он слетел с губ Бернарда как бы сам собой, помимо его сознания. — Я больше не хочу это слышать!
Он вдруг словно очнулся — очнулся от спячки — и увидел вора, который похитил у него самое ценное. Разум. Бернард хотел вернуть свой разум. Окровавленные кулаки снова уперлись в каменную крышку. Горячий, пропитанный миазмами воздух хлынул в легкие. От рвотных позывов выворачивало внутренности. Вместе с осознанием тщетности всех попыток освободиться в душе снова зашевелился страх.
Не выдержав чудовищного напряжения, он в изнеможении уронил руки.
— Я не желаю больше слушать тебя, — пробормотал он, давясь кашлем и рыданиями.
Повисло молчание. Бернард попытался перевернуться на бок, но его душили кашель и сухая рвота. Его тошнило от самого себя, от сознания собственной слабости. Как мало физического страдания, оказывается, требуется для того, чтобы человек обратился в ничтожество. Ничтожество.
Наконец Яго произнес:
— Что ж, хорошо.
Тяжело дыша, Бернард прикрыл рот ладонью. Прислушался, сглатывая подступавшую к горлу рвоту.
И неожиданно услышал звук, от которого по спине у него пробежали мурашки. Он затаил дыхание и весь обратился в слух.