Харпер молчала, обдумывая его слова. Щенок ерзал у нее на плече, тихонько поскуливая. «Того гляди запачкает воротник, — отстранение подумала она. — Девочка, его хозяйка, должно быть, до сих пор не спит — плачет. В полиции, наверное, знают…»
— Так ты говоришь, это звенья одной цепи, — задумчиво промолвила она. — И аргентинская секта тоже. Значит, уже тогда Яго занялся поисками картин?
— Нет, — отрезал старик. — Но все эти события связаны между собой. Все они часть тайны. Тайны Святого Грааля.
Угольки в костре потрескивали и затягивались серым пеплом. Джарвис вдруг фыркнул и костяшками пальцев постучал себе по лбу.
— Ах, Харпер, если бы ты только могла видеть свое лицо! Ты же ничего не видишь! Ничего не знаешь! Ты даже не представляешь, с кем ты связалась. Триптих, Аргентина, убийства — все это само по себе не имеет ровно никакого значения. Наци, война, «железный занавес» — по отдельности это ничто. Но вместе взятое… — Он всем телом подался вперед. И Харпер заметила, какой безумный у него взор.
— Это скрытый механизм истории, — заговорщически прошептал он. — Вот что ты упустила из виду, слепая старуха. Часовой механизм истории. Тук-тук. Тук-тук!
Время от времени сознание возвращалось к Софии, и она с удивлением отмечала, что жизнь вокруг протекает словно замедленная съемка, в приглушенных тонах, словно под водой. Было ли это действием лекарств, которыми ее пичкали, она не знала, но окружающий мир представлялся ей Атлантидой, где реальность плавно перетекала в сон, а сны — в реальность. София следовала за звуком собственных шагов по коридорам Белхем-Грейндж, которые вели в бесконечность. Проходя мимо висевшего на стене портрета отца, она почувствовала на себе его пристальный взгляд — другой портрет также оказывался портретом отца, и следующий, и так без конца…
Она все шла и шла. Коридоры разветвлялись, уходили налево, направо, и ни один из них никуда не приводил. В одном из таких коридоров она увидела сестру милосердия — розовый призрак, молчаливый и неторопливый. София вдруг обнаружила, что лежит на высокой больничной кровати. А за волнистым полем белоснежной простыни, под которой едва угадывались формы ее тела, чья-то фигура плыла мимо матово поблескивавшей перегородки.
— Сестра? — произнесла она одними губами и с удивлением различила свой собственный голос, доносившийся откуда-то издалека. Губы у нее запеклись, в горле першило.
— Все хорошо. Попытайтесь уснуть.
— Где я?
За полупрозрачной перегородкой виднелась дверь — нет, не оранжевая дверь больничной палаты, а потайная дверь в конце коридора.