Проверка слуха (Хлебникова) - страница 16

и продавщица смотрит как ГеБешник,
а ты не падший ангел — просто грешник,
хоть тщишься быть не просто…
Старый трюк —
иллюзия значимости грешка,
раздутость щек, нестойкость акварели…
Идём, подруга, нас уже погрели
бенгальскими огнями из мешка,
и фокусник устал… и новый вождь
по телеку бубнит о бурном росте…
А истинно живые — на погосте…
Им худо в дождь.
Да так уж вышло — дождь…

* * *

Горчичным привкусом во рту
родился стих и выжал слёзы
из глаз, которые давно
себя не числили в плаксивых,
и застыдились, и улыбкой
смахнули стыд, и между тем,
под сердцем тренькнул бубенец,
сто лет молчавший…
Ну, дела!
Выходит, что не всё пропало?
Я плачу и смеюсь стыдливо
из-за стихов?..
Но, Боже мой!
Я записать их не успела!
Остался лишь горчичный привкус,
а он рождает глупый ряд
совсем иных ассоциаций:
шашлык, котлета, мититей,
алаверды, «Киндзмараули»…
И остается лишь вздохнуть
о том, что всё необратимо.

* * *

Совсем не пишется с утра…
Слова — в дневные траты,
в изгиб руки, в изгиб двора
уходят невозвратно.
И вся ночная нагота,
естественность ночная —
в бессилье стиснутого рта,
в звонки и визг трамвая…
И иссыхает край пера
мучительно и зримо…
Совсем не пишется с утра,
и ждать — невыносимо…

* * *

Давай покурим или посвистим,
заполним как-то паузу…
Хотела…
хотела бы сказать — меж поцелуев!..
Но это будет первая неправда,
а мы с тобою, в общем, не вруны…
Давай заполним паузу в молчаньи,
попробуем хотя бы на секунду
соприкоснуться голосом,
а вдруг
мир обретёт — и мы разбогатеем —
какой-то небывалый инструмент,
не струнный, не ударный и не медный,
созвучный только Божьему старанью
увидеть в нас хоть капельку добра…
…Пора, мой друг, я чувствую — пора!..
Подай же мне хоть слово,
спутник бедный!..

* * *

Я твой колоколец–бубенец,
отзовусь на каждое касанье,
разгоняя утренний свинец,
золотыми звякну волосами,
пропою короткое: «Пора!»,
не влагая горестного смысла,
в то, что мы дожили до утра
и совсем изжили наши числа…
Пять минут судьбы — к лицу лицом,
пяти минут судьбы — но телом к телу!..
Золотым залётным бубенцом
по твоей душе я пролетела,
но — кто знает? — может, над крыльцом
в доме, где и так всего в избытке,
я когда-то стану бубенцом —
певчим наваждением на нитке…

* * *

Мне не вспомнить лица твоего:
только сомкнутый угол ресниц,
пять морщинок, как будто  иглой
проведенных к виску,
только горько — счастливый излом,
разделивший страдание лба
и мятежную радость глазниц,
а ещё… а ещё — ничего,
потому что глазам не дано
горькой памятью в трещинках губ
среди множества лиц отыскать
лишь одно — с расстояния вдоха…

* * *

Всё обошлось. Утешься. Я жива.
Опять побег был плохо подготовлен.