Пока Ксанта любовалась этой воображаемой картиной, Киури уже принесла факел, зажгла его, пристроила в щель между досками крыльца и уселась, нетерпеливо поглаживая свой свиток. Ксанта поспешно села рядом, накинула на плечи юной сочинительнице край своего пледа и приготовилась слушать.,
Однако в дрожащем свете факела читать было трудно, да и Киури сильно стеснялась, боялась, что единственная слушательница заскучает, и все больше сбивалась на пересказ. Ксанта помалкивала, но и не думала скучать. На самом деле она была удивлена. И удивлена приятно. Она полагала, что Киури вздумает сочинить сказку при принцев и принцесс с непроизносимыми именами или про благородных разбойников, рычащих от любви, как дикие звери, или рыдающих, словно малые дети. Ей казалось, что именно такого рода страсти должны были поразить воображение девочки, ни разу в жизни не покидавшей своего маленького городка. Ничуть не бывало. Для своего тайного романа Киури выбрала сюжет хорошо ей известный — историю любви юной Элары (переименованной в Элану) и молодого приказчика.
Разумеется, они говорили и вели себя, как настоящие герои романов, то есть совсем не так, как это делают обычные люди. Но тут уж вины Киури не было. Наверняка в сочинениях, которые ей попались, дело обстояло не лучше. И все же несмотря на то, что герои ее собственного романа изъяснялись весьма коряво, двигались словно на ходулях, их чувства явно глубоко трогали сочинительницу, а вместе с ней и Ксанту.
В прежние весны Элана веселилась, как вольная пташка, и жизнь ее текла незамутненная, как чистый весенний ручеек, но что же теперь случилось с ней? С небесного лазоревого свода слетела, как маленькая птичка, и впорхнула прямо ей в сердце потребность любить, любить,
любить!
С того времени Элана переменилась, стала не так жива, не так резва, и хотя по-прежнему гуляла в саду и в поле, по-прежнему проводила вечера с подругами, но не находила ни в чем прежнего удовольствия. Она сама не умела дать себе отчет в своих новых смешанных чувствах. Воображение рисовало ей чудеса. Прежние друзья и подруги казались чужими, и лишь своего милого незнакомца она в одно мгновение приняла, как родного. Увидев его, она хотела броситься и прижать его к своей груди так крепко, чтобы уже ничто не могло разлучить их. Когда же он уходил, ей казалось, что красное солнце закатилось, и ночь наступила. Она просыпалась и любила, вставала с постели илюбила, молилась Дариссе и любила, что ни делала, что ни думала, все любила и беспрестанно радовалась и кручинилась в одно и то же время. «Итак, — говорила она себе, — он подлинно есть на свете, тот милый юноша, кого я, сама того не зная, ждала все эти долгие пустые годы. Мать часто говорила мне о той любви, которую она почувствовала к отцу моему, увидев его в первый раз, теперь со мной творится то же самое. Может быть, я ошибаюсь, только мне кажется, что он взглянул на меня ласково… Но я, верно, ошибаюсь. Как такое может быть? Такое счастье не вдруг приходит!»