— Как раскрыть контрнаблюдение? — так же перешёл на шёпот Вильяр (видимо, просто подстраиваясь под Дмитрия… едва ли кто из случайных прохожих появился бы сейчас вблизи этого места).
— Не знаю, — Дмитрий виновато улыбнулся. — Я никого из них не знаю. И ни разу в жизни не видел. Никакой информации. Так вы уж сами… постарайтесь…
Ещё есть сны, подёрнутые туманом.
Их время приходит под самое утро, когда и у самой ночи слипаются уже глаза.
Есть сны, покрытые каплями росы.
Их время — рассвет.
Есть сны, согретые медовым солнцем.
Их время — полдень.
Есть сны, заплутавшие в серых дождевых облаках.
Есть сны, что плащом и чёрным небом накрывают голову, и тогда в их темноте слышен лишь стук капель и долетающий с края осени странный, тихий и почему-то знакомый голос, что меряет время словами: «Спи… спи… спи…».
Есть ещё сны над бездной.
Их время всегда приходит неожиданно.
Их начало тревожно. Их движение — полёт в свернувшуюся воронкой бездну.
Эти сны ловят прыгающее в страхе, захлёбывающееся кровью сердце — и сжимают, сдавливают его длинными, ледяными своими пальцами до тех пор, пока дрожание плоти не замрёт в бесконечном их холоде.
Эти сны не могут родиться в душе человека.
Они равнодушны к людям. Они не рождены ими.
Не из их душ. Не их разума. Не их тела дети.
Не их воспоминаний. Не их жизни. И даже не их прежних страхов.
Они не палачи. Не убийцы. Не демоны тёмных миров.
Просто вестники, посланные неведомой, неземной, равнодушно-жестокой к людям силой, не знающей разницы между добром и злом, но творящей отчего-то всё больше зло.
Они приходят откуда-то извне.
И кладут осколки чёрных зеркал на край постели.
Словно составляя мозаику. И последняя пластинка, с отражением чьего-то знакомого, такого знакомого лица…
Там, за кружащейся белой лентой прибоя, обвевающей берег, светло-жёлтый песок…
Там, где доски пирса скрипят под тяжёлыми шагами рыбаков, что идут на рассвете к просоленным лодкам…
И зелёные сети просушены ветром.
И дюны клонят голову к морю.
И трава шелестит на ветру: «Прощай… прощай…».
Там хочется быть. Там хочется быть живым. И прорваться сквозь бесконечный сон, несущий душу над бездной.
Прорваться сквозь темноту.
Сквозь тёмные, тяжкие воды забвения.
Что сомкнулись над головой.
«Ханс! Проснись, пожалуйста. Проснись, я прошу тебя».
Он поднял голову. Сонный голос, удивление в глазах.
«Нам же рано вставать. В Стокгольм… рано утром… прибудем».
Ида, поджав ноги, сидела на краю постели. Словно у края обрыва.
В каюте темно. Только из коридора пробивается едва заметный лучик света.
Дверь закрыта неплотно.