Я невольно вздрогнул, припомнил отчаюгу Осипа, с яростью крушившего татар.
«Только не его! — взмолился я судьбе, — Мы с ним бок о бок. Я ему руку бинтовал, а он свою саблю подставил, когда… Нет! Кто угодно, лишь бы не Осип! Да и не он это, скорее всего, — вспомнилось с облегчением, — Тот же вроде Бабильский-Птицын, хотя…»
Не удержавшись, я уточнил у Воротынского. Ответ не порадовал.
— Ну да, деда его Птицей прозвали, а отца вдобавок еще и по вотчине. Потому он хоть из Долгоруких, но еще и Бабильский-Птицын.
— А сыновцев-то этих много? — с тоской поинтересовался я.
— Изрядно, — кивнул Воротынский. — То ли шестеро, то ли семеро.
«Ну слава богу», — вздохнул я. Выходить на смертный бой с тем, кто буквально совсем недавно дрался вместе со мной под Молодями, мне категорически не хотелось.
Помнится, я тогда тоже разок здорово его выручил — когда он отмахивался сразу от троих, мне удалось пристрелить особо настырного. Кто именно ему помог, он не заметил — я стрелял издали, но мне-то каково — скрестить оружие со спасенным мною же.
Да и симпатичен был мне этот Осип. Куда девалась сразу после боя эта его лютая ярость, неведомо, но выглядел он вечером — само добродушие.
Шутки, правда, у него были все равно с перехлестом, злее чем нужно, но не из-за желчности, а скорее, человек попросту не мог вовремя остановиться, вот и заносило через край. Но если Осип видел недовольство на липе того, над кем он пошутил, то мог и извиниться. Не в открытую, конечно, слишком он самолюбив, но пояснить: мол, не со зла сказал, обидеть не желал.
И мне с ним тягаться на сабельках?! Чур меня!
— Вот и гадай, кого поставят, — сокрушенно вздохнул Воротынский, прервав мои размышления. — Так пошто ты в первую голову про Ивана помыслил? — переспросил он.
— Честь рода защищать — почет великий, а Иван — старший после Тимофея, — пояснил я. — Не станет Андрей Тимофеевич этот почет младшему передавать, минуя старшего. Обида получится. Тем более к двухродным племянникам обращаться — родные обидятся.
— И то верно, — согласился Воротынский, похвалив. — А ты молодцом, Константин Юрьич. Мнилось, опосля нынешнего дня ты и от трапезы откажешься, а ты ничего, бодро сидишь, и голова мыслить может. То славно.
Я мрачно поблагодарил. Говорить, что прийти поужинать я согласился в самый последний момент, было ни к чему. Да и голова у меня не больно-то… Только когда представил бердыш, занесенный надо мной, тут она и заработала, хотя все равно с натугой.
Вообще-то если восстанавливать хронологию тех событий по дням, то между разговором с Долгоруким и моим выходом на судное поле промежуток был незначительный.