Потом уже я узнал, что верный Тимоха, тревожно глядя на меня, ухитрялся все время тихонько его доливать из огромной — на несколько литров — пузатой братины. Получается, я вылакал ее содержимое, можно сказать, в одиночку.
Мыслил, такие вести лучше пьяным принимать, — честно покаялся он мне после. — У меня тоже была раз однова деваха, да ее за другого выдали, так я нажрался и спать, а на другой день ни о чем боле и думать не мог, окромя головы, что болит. Нешто я знал, княже, что ты в такой раж войдешь.
Нет, поначалу хмель меня почти не брал. Вот ничуточки. Совсем. Затем разобрало, но я еще соображал, причем достаточно хорошо, чтобы ухитриться ускользнуть от надзора своего стременного.
И на опушке леса я оказался неслучайно. Просто взбрело в голову, что раз все кончено, то мне лучше всего уйти в какие-нибудь отшельники, построить себе избушку и жить подле поместья моей возлюбленной — увы, бывшей, — чтобы иметь возможность хоть изредка и издали, но любоваться ее красой. Строительство избушки, разумеется, я вознамерился начать прямо сейчас — имеется в виду, заготовку подходящих бревен.
Но потом мне пришла в голову здравая мысль, возможно, что последняя из здравых в эту ночь: «А ведь все мои усилия напрасны. Жена царя навряд ли станет проживать в отчем поместье. Даже после развода и то оказаться тут Маше не суждено — только монастырь. Это что же получается? Я ее больше не увижу? Так оно получается?! То есть судьба меня лишает даже этого?!» — растерянно спросил я сам себя и, сбитый ее коварным ударом, нанесенным по-подлому, из-за угла, в изнеможении брякнулся на пожухлую траву, угрюмо уставившись вверх и тупо глядя в распахнутое звездное небо.
«Правда, все это правда, — сказал Маугли опечалившись. — Я плохой детеныш, и в животе у меня горько».
Ему легче. А у меня горечь на душе. Ядовитая такая. Как желчь.
Да что же это такое?! На секунду нельзя расслабиться, как вновь на полу, а в ушах звонкий голос судьи: «Один, два, три…» Соперник торжествует, зрители орут: «Добей его, добей!», а я, распластанный, слушаю счет: «…четыре, пять…»
Это уже второй нокдаун, если не третий. Так нельзя. Чего доброго, закончат поединок досрочно за явным преимуществом. Не моим, разумеется.
«…Шесть, семь…» — назойливо звенит в ушах.
Надо вставать, Костя. Ну чего ты?! Я все понимаю, но нельзя же валяться, как выжатая тряпка, а то судьба и впрямь вытрет об тебя ноги. Вытрет и… правильно сделает. С тряпкой иначе не поступают. Она только для этого и создана. Только ты-то не тряпка! Ты — человек! Кажется, это звучит гордо? Вот и докажи.