— Кто? — не сразу сообразил Богданович.
— Сергей Валуев, человек Домоседова из Поморского УВД? Он мне позвонил и сказал, что передал письмо в аэропорту.
Богданович похлопал себя по карманам, вышел в прихожую, ощупал кожаное пальто. Тщательно заклеенный и опечатанный коричневый конверт из плотной бумаги нашелся в боковом отделении «дипломата».
— Я даже не помню, кто меня провожал.
Получив письмо, Аден вскоре стал прощаться, его супруга обещала принять на себя хлопоты по поминкам. Шорников, похоже, тоже хотел поговорить о делах, но не рискнул, лишь только перед уходом вздохнул и посмотрел на товарища по партии мутными от усталости глазами:
— Что же ты, мать твою, «пушку» не легализовал, Леон? Ну сказал бы мне, если уж она тебе была так необходима, я бы как-нибудь ее оформил.
— Не нужно, — замотал головой Леонтий, — не нужно, Андрей Палыч, об этом беспокоиться. Я во всем виноват, только я, мне и отвечать.
Прокурор недобро усмехнулся, двумя пальцами притянул Богдановича к себе и, обдав его перегаром, прошипел:
— Тебе? Тебе отвечать, дурак?.. Много ты понимаешь! Ну-ну. За хранение огнестрельного оружия срок до пяти лет, к твоему сведению. И отмазать тебя в связи с некоторыми обстоятельствами, о которых я тебе сегодня не стану говорить, будет ох как непросто!
С этими словами Шорников ушел, совершенно бестактно («А может быть, с умыслом?» — думал Леонтий), не договорив, какие такие обстоятельства ему открылись и зачем он вообще появился в аэропорту.
И все-таки Богданович надеялся на его помощь. Особенно после того как в десять часов субботнего дня, то есть назавтра, в его квартире появился следователь Кокорин.
— У вас совесть есть? — разгневался Леонтий в ответ на его просьбу ответить на несколько вопросов. — Совесть, совесть?!. Вы понимаете, о чем я спрашиваю?!. Моя жена там, в морге, я ее единственный… то есть, самый близкий человек! — выкрикивал он, расхаживая по гостиной. — Оставьте меня, хотя бы до похорон оставьте! Я еще не готов, я сам не понимаю, ничего не понимаю!.. Не то я подниму на ноги…
Кого именно он собирался поднять на ноги, он и сам не знал. Кокорин со спокойствием и даже некоторым любопытством во взгляде прозрачно-серых, глубоко посаженных глаз переждал вспышку, выложил из портфеля пистолет «лепаж» в целлофане.
— У меня есть совесть, — сказал как можно мягче. — Я не стану докучать вам вопросами. Они могут подождать до похорон Киры Михайловны. Один-единственный вопрос, который не терпит отлагательства, Леонтий Борисович: это ваш пистолет?
Богданович сел на стул и, даже не взглянув на оружие, ответил: