– Пятьдесят секунд до отлета!
«Что могла придумать Хаос? – размышляла я, пытаясь отрешиться от размеренного голоса палача. – Это должно быть что-то особенное, совершенно не присущее демиургам, то, о чем они думают в самую последнюю очередь. Но я просто обязана об этом знать…»
– Сорок секунд до отлета! – чарующе пропел голос убийцы.
«Чему они меня учили – Логрус, Логрин и Оружейница? О чем говорила тетушка Чума? Есть ли в этом несчастном мире нечто такое, не зависящее от добра и зла, более дорогое, чем жизнь, стоящее вне всего и превыше всего?»
– Тридцать секунд до отлета! – кувалдой вбивали в мою голову.
«То, в чем я превзошла своих алчных сестер?»
– Двадцать секунд до отлета! – гремело похоронным гимном.
«То, к чему я пришла в итоге всего, то, из-за чего и ради чего я не смогла убить этих престарелых гарпий?»
И внезапно я вздрогнула всем телом и широко распахнула глаза. Я поняла, какое слово стоило целого мира и являлось сутью любого мира…
– Десять секунд до отлета! – Именно с таким звуком в крышку гроба вбивают последние гвозди.
Мои пальцы суетливо забегали по клавиатуре…
«Милосердие» – печатала я.
Стальной голос затих… Я закрыла глаза и стала ожидать неизбежного конца. И эти мгновения тишины показались мне целой вечностью. Компьютер не торопился нанести роковой удар, а я все ждала и ждала…
Когда шелковистый, всепрощающий голос проник через громкоговорящее устройство, я чуть не выпрыгнула из собственной кожи от изумления:
– Процесс отлета и уничтожения планеты остановлен за две секунды до исполнения. Будут ли у вас другие указания, капитан?
Я обессиленно откинулась на спинку кресла, ощущая, как по моим щекам текут теплые слезы облегчения и очищения, дающие миру новый шанс – возможность стать иным, более светлым, добрым и радостным. Я поняла – отныне этот мир становился моим! Моим детищем, моим творением, моей душой и телом. Миром, который я не отдам никому, а стану холить и лелеять, помогая ему совершать первые самостоятельные шаги. Миром, в котором отныне не будет зла и насилия, несправедливости и войн. Ах да, богов и демиургов в нем не останется тоже. Впрочем, нет, пожалуй, двух богов я на Земле все-таки оставлю. А назову я их – Любовь и Счастье!
– Ульрика! – На пороге стоял запыхавшийся от быстрого бега Генрих. – Похоже, ты спасла мир за пару секунд до гибели, и подозреваю, что этого твоего умопомрачительного рекорда уже никто и никогда не сможет побить!
И лишь тогда, осознав, что все самое страшное уже осталось позади, я упала в объятия едва успевшего подхватить меня барона, выкрикивая какие-то бессвязные слова, рыдая, молотя кулаками по его широкой груди и смеясь беззаботным смехом ребенка, наконец-то получившего самый долгожданный, безмерно желанный подарок. Подарок, носящий короткое, но такое всеобъемлющее имя – Мир!