Макамы (ал-Хамадани) - страница 57
Я не чаял, что рок его сохранит и опять нас соединит. Но когда однажды я приехал в Шираз, вошел ко мне пожилой человек — бедность лицо его запылила, время соки его иссушило, болезнь согнула его копье, нужда затупила острие, в его глазах отражалось ума помрачение, а в одежде — крайнее унижение. Съела нужда его зубы, высохли десны, обветрились губы, ноги запачканные, босые, руки потрескавшиеся, больные. Этот человек приветствовал меня; взору моему он был противен, но я ответил на его приветствие.
Он сказал:
— О Боже, помоги нам выглядеть лучше, чем мы кажемся с первого взгляда!
При этих словах я постарался разгладить морщины своего лица, раскрыл ему свои уши и сказал:
— Ну, продолжай!
И он продолжил речь:
— Мы с тобою ведь вскормлены грудью одной и связаны крепкой уздой. Ибо кто тебя любит — тот и родной; узнавать же друг друга — обычай святой!
Я спросил:
— Мы с тобой из одного города или одного племени?
— Нас чужбина соединила, дорога сроднила и подружила.
— Какая же нас дорога связала, на единую нитку нанизала?
Он помолчал немного и ответил:
— Йеменская дорога.
Я воскликнул:
— Так ты Абу-л-Фатх Александриец?
— Да, это я.
— Я тебя не узнал, не скрою. Как ты похудел! Что случилось с тобою? Расскажи мне все о твоем положении — быть может, найдем решение для его улучшения?
И он поведал мне:
— Я женился на женщине красивой, но злой; она — как навозная куча, поросшая сверху травой. Я дочь от нее имею, о ней горюю, ее жалею. Мое имущество жена погубила дотла и воду юности моей пролила.
Я спросил:
— Что же ты не дал ей развод, чтоб отдохнуть от этих невзгод?
Говорит автор макам:
Он сделал непонятный мне знак и прочел стихи, которые я запомнил, но здесь не привожу.
ХУЛЬВАНСКАЯ МАКАМА
(тридцать третья)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Когда из хаджжа возвращался я в караване и сделали мы остановку в Хульване, я сказал своему слуге:
— Надо с дороги голову мне побрить и тело помыть. Подыщи-ка баню, куда нам пойти, и цирюльника постарайся найти. Пусть баня будет изрядная, просторная и опрятная, пусть дух в ней будет не спертый, а свежий, и вода пусть кожу не жжет, а нежит. Пусть у цирюльника будет рука легка, бритва остра, одежда чиста и язык не слишком болтлив.
Слуга мой долго по Хульвану бродил, наконец явился и доложил, что нашел он баню, как я просил. Мы пришли туда и увидели, что баня вовсе не так уж хороша и просторна, но я вошел в нее, а вслед за мной — какой-то человек. Внезапно он схватил кусок глины, обмазал ею мне лоб, а остальное бухнул мне на голову. Потом он вышел, а на меня набросился другой человек и стал тереть мне тело так сильно, что чуть не дотер до костей. Он мял меня и давил, чуть не переломал все мои суставы, и при этом громко свистел, брызжа слюной. Затем он принялся за мою голову, стал скрести ее изо всех сил и горячую воду на нее лил. Но тут же явился первый, приветствовал его тумаком по шее, так что у него аж зубы застучали, и закричал: