Она посмотрела на часы и сказала холодно, устало:
— Ты нынче вечером далеко ходил.
Душа его, согретая и распахнувшаяся от встречи с Мириам, съежилась.
— Ты, верно, успел побывать у нее дома, — продолжала мать.
Полу не хотелось отвечать. Миссис Морел бросила на него быстрый взгляд, увидела, что волосы у него на лбу влажные от спешки, увидела, что он обижен и по обыкновению сердито хмурится.
— Наверно, она уж очень обворожительна, то-то ты не мог с ней расстаться, в такой поздний час тащился за нею восемь миль.
Он разрывался между еще не рассеявшимися чарами прогулки с Мириам и сознанием, что мать волнуется. Решил было молчать, не отвечать ни слова. Но не смог ожесточиться в сердце своем и пренебречь матерью.
— Я и правда люблю с ней разговаривать, — с досадой ответил он.
— А больше тебе разговаривать не с кем?
— Гулял бы я с Эдгаром, ты бы слова не сказала.
— Сказала бы, и ты это знаешь. Знаешь, что с кем бы ты ни пошел, я скажу — после того, как ты ездил в Ноттингем, в такой поздний час это для тебя слишком далеко. И потом, — в голосе ее вдруг вспыхнули гнев и презренье, — это отвратительно… ухаживанья парней и девиц.
— Никакое это не ухаживанье! — крикнул Пол.
— Не знаю, как еще ты это называешь.
— Не ухаживанье это! Думаешь, мы крутим любовь и все такое? Мы просто разговариваем.
— Невесть до какого часу и в какой дали, — съязвила она в ответ.
Сердито, рывком Пол схватился расшнуровывать башмаки.
— Отчего ты так злишься? — спросил он. — Просто ты ее невзлюбила.
— Вовсе не невзлюбила. Просто мне не нравится, когда дети увиваются друг за другом, и никогда не нравилось.
— Но ты же не против, когда Энни уходит с Джимом Ингером.
— Они разумнее вас обоих.
— Почему?
— Наша Энни не из этих, кто себе на уме.
Пол не понял, что она имела в виду. Но лицо у матери было усталое. После смерти Уильяма она так и не оправилась, и глаза стали болеть.
— Знаешь, — сказал он, — на природе так славно. Мистер Слит справлялся о тебе. Сказал, он по тебе соскучился. Тебе немножко лучше?
— Мне надо было уже давным-давно лежать в постели, — ответила она.
— Да что ты, мама, сама знаешь, ты бы не легла раньше четверти одиннадцатого.
— Еще как легла бы!
— Ну, мамочка, когда ты мной недовольна, ты чего только не наговоришь!
Он поцеловал ее в лоб, так хорошо знакомый: глубокие морщины меж бровей, зачесанные назад красивые седеющие волосы, что гордо обрамляют виски. Поцеловав мать, он не сразу снял руку с ее плеча. Потом медленно пошел ложиться. Он уже не помнил про Мириам, видел только зачесанные кверху седеющие волосы над высоким лбом матери. Странно, почему она уязвлена.