.
С тою же целью — убедить недоумевающих в их неправильном взгляде на нашу Православную Церковь, — будто бы она непременно обязана руководиться во всех отношениях к людям не иначе, как исключительно лишь одним чувством любви, между тем как запрещение ее совершать молитвы о ком-либо, по их словам, значит на словах проповедовать одно, а на деле поступать совсем наоборот, преосвященный предлагает вниманию недоумевающим нижеследующее:
«Любовь, — говорит он, — всем законам и добродетелям, не только евангельским, но и человеческим, гражданским, есть основа; следовательно, всякое действие, согласное с законом, согласно и с любовью, и всякая оценка действия, сообразная с законом, или правосудная, сообразна и с любовью. Но любовь выше и шире закона. Есть действия любви, не определяемые законом положительным, и они нимало не противозаконны; но действия, определяемые законом и не исполняемые лицом подзаконным, суть беззаконны и любви противны, хотя бы они клонились ко благу кого-либо. Особенно это имеет значение в смысле юридическом. Если судья оправдает виновного против закона или наградит недостойного награды, то хотя и доброе по видимому окажет дело виновному и недостойному, но больше сделает зла, чем добра, нарушив любовь к общему благу, власти и правилам[3]. Хвалится, скажете, милость на суде... Так похвально поступлю я, если сумею оказать милость без нарушения правды суда, — иначе милость мою стоит бить батогами. Милость должна сретаться с истиною... Не лучше ли всего решает этот спорный вопрос крест Христов?.. Какая бесконечно великая там любовь, а вместе — какое бесконечно великое правосудие!»
Можно ли молиться за души самоубийц?
Из дневника архиепископа Никона (Рождественского)
Удивительное время мы переживаем! Поднимаются вопросы, тысячу лет назад уже решенные; переоцениваются ценности, веками оцененные; пересматриваются решения, от первых веков христианства состоявшиеся. И что особенно опасно: или забывают, или даже прямо не хотят справиться о том, как и на каких основаниях решала эти вопросы христианская древность, а иногда и сама Церковь, руководительница православной христианской мысли в те далекие от нас времена. Выходит, что наше поколение считает себя как бы умнее, талантливее и обильнее благодатными дарованиями, нежели великие мужи, носители духа христианского, жившие в веках, от нас отдаленных. Если такое самомнение сознательно, то оно преступно, оно свидетельствует об отступлении от Церкви, хотя пока в мысли, — но хочется думать, что больше творится все это бессознательно, как грех неведения, как последствие недостаточного воспитания в духе церковности...