— Кучеру председателем не быть, — лукаво улыбаясь, говорит Богомазов. — Председателем будет Вяткин. Он давно к этому готовится…
Козодоев, дежурящий у телефона, делает знак рукой: «тише», кричит в трубку:
— Слушаю, слушаю! Восемнадцатого? Передаю.
Я беру трубку.
— Восемнадцатый.
Говорит начальник разведки второго дивизиона.
— Крылов, у нас большая беда… Мне сказали, что Любка у тебя на пункте…
— Какая беда? При чем Любка?
Любка слышит, вздрагивает, замирает.
— Исаева тяжело ранило… Плохо ему. Просит, чтобы Любка прибежала проститься… А то увезут.
— А что произошло?
Произошло трагическое. Палатку, где находились Исаев и несколько человек из штаба второго дивизиона, немцы в лесу закидали гранатами. Небольшая диверсионная группа, одна из тех, что остаются в нашем тылу для разбойничьих действий. Сняли часового, бросили несколько гранат и убежали.
Сейчас капитана Исаева вынесли из леса. Он лежит в охотничьем домике, скоро должна подойти машина.
Любка плачет, вцепившись руками в волосы.
— Любка милая, не плачь, иди скорее, — говорю я. — Валиков, ты пойдешь вместе с ней.
Любка перестает плакать, только глаза ее, глаза с выражением ужаса, испуга, лихорадочно блестят.
— Иду, иду, — говорит она, кусая губы.
Нет теперь у нас в бригаде капитана Исаева, а у Любки нет любимого человека — самого нежного, самого внимательного и заботливого. Виделись они не часто, но Любка постоянно чувствовала рядом его уверенную, твердую мужскую руку. И всегда можно было ему сказать то, что говорят самым родным. А теперь Любка совсем одна на свете.
Тогда в «святой долине» мы виделись с капитаном Исаевым, как потом оказалось, в последний раз. Он ушел и показал мне три пальца. Теперь я сам себе показываю два…
«ДЕВЯТКУ» ПЛОХО СЛЫШНО…
«Восемнадцатого» срочно требуют явиться в штаб дивизиона для знакомства с новым командиром.
Идем лесом, спускаемся в ущелье. Невдалеке деревенька. Там штаб.
— Интересно, какой он, новый комдив? Хорошо бы такого, как Красин… — говорит Валиков.
А я тоже думаю: какой?
Валиков остается во дворе, я поднимаюсь на крыльцо, открываю дверь и вижу… капитана Дроздова.
Он, как и всегда, стройный, подтянутый, сверкающий пуговицами и в начищенных сапогах.
Узнаю его сразу. Разве забудешь человека, который тысячу раз останавливал тебя в училище: «Вы меня неправильно поприветствовали… Фамилия? Из какого взвода? Дайте курсантскую книжку!»
Почему Дроздов так поступал? Только ли из чрезмерной любви к уставам или из желания прослыть строгим, требовательным командиром? По-моему, нет.
Уже окончив училище и попав на фронт, я вспоминал Дроздова и все более утверждался в мысли: он любил унижать людей, подавлять в них человеческое — так, чтобы чувствовал каждый: он всего лишь механический исполнитель и должен, не задумываясь, делать то, что ему скажут…