Но башня привычно задрожала и вздохнула. И почудилось даже, где-то глубоко под корнями повернулся с боку на бок громадный киит.
Фарел сморгнул мокрое с ресниц: пот? слезы? Какая разница. Он смог.
Он не слышал детского бога, но он смог.
Неуклюже повернулся, шагнул к окну, враз обессиленный. И остолбенел.
Там шла волна.
Надвигалась неотвратимо - громадная, серая, заслонившая край мира и пол-оккеана, поднимающаяся плавником громадной оккулы, готовой проглотить всю землю.
Фарел застыл, не в силах отвести взгляд. Одна мысль билась в такт заполошно стучащему сердцу.
Я ведь собрал ее...
Я же ее собрал!
Цепкие пальцы впились в плечи. Фарел едва смог обернуться - кё Хораса.
– Зачем ты вернулась? - бросил он сквозь зубы.
– Я не уходила, - голос ее звучал ровно, но пальцы дрожали. - Я не могла оставить... тебя. Я не знала, как будет лучше...
Она запнулась. Фарел мимолетно удивился: и это старая кё, хранительница тысячи историй, которая знала все на свете.
Волна поднялась до Хура. На песке жалко белела перевернутая лодка.
Фарел сморгнул.
Волна застыла. Чтобы обрушиться на берег всей мощью...
Показалось, качнулась земля. Тяжкий гул, неслышный, но ощущаемый всей кожей, раскатился с моря. В стене воды виднелась изумленная морда громадной оккулы.
Дрогнуло еще раз.
Волна рухнула в море, словно ее потянуло назад.
Вода вскипела, серая пена шипела на берегу. Что-то, похожее на гигантский водоворот забурлило, раскатилось бурунами. Волны накинулись на черный песок, дальше, дальше, почти до башни Аша, но обессиленно сползли обратно.
Суматошно орала чакка, мечущаяся под небом.
Круглая рожа Хура казалась изумленной.
– Боги мои, - шептала за спиной кё Хораса. - Боги мои, он её сложил.
Слезы бежали по щекам, темным как дерево.
Позади с чуть слышным скрипом расходились детали головоломки, расползались сами, превращая картинку в привычный хаос ярких кубиков.
Перевернутую лодку унесло в оккеан, но и только.
Прямо под башней валялся большой черепок горшка с красным орнаментом по ободу - он видел его до мельчайших деталей, до шершавости скола, до чуть искривленной линии там, где соломинка рисовальщицы соскользнула с круглого бока. Такой орнамент с глазами и ягодами умела рисовать только Найра.
Он сложил головоломку. Остановил волну.
Но ведь он не слышал детского бога...
Он ведь больше не ребенок.
Дикая мысль отравой вползала в бешено колотящееся сердце, туманила взгляд. Головоломка, созданная богом...
А богом ли?..
***
– Здоров, Геннадьич. Давненько не показывался, летал куда?
– Привет, Саш. На Четвёртую Собаку ходили.
– Это где ж такая?