Ванька Боков сидит на койке, вертит круглой головой и переживает за Пашку.
— Им-то что, тем, которые в журналах. Наплевать им на все. Сидят да отсылают письма обратно. Жмоты. Жалко им хоть один стишок напечатать. Взять бы да пожаловаться на них.
— Кому?
Ванька хмурится, произносит решительно:
— А хошь в Верховный Совет, Михаилу Ивановичу Калинину.
Ленька Рогачев удивленно поднимает брови:
— Ого, куда хватил! Там, наверное, поважней дела есть.
Ванька сердится.
— А это разве не важное? Кто им дал право, этим всяким в журналах, обижать больного, а? Их письма, может, хуже любой хвори действуют.
Ленька смеется, а Ванька обижается. Он ложится, отворачивается и бубнит:
— Тоже мне, друзья-товарищи…
Зато у Клепикова — праздник. Прямо-таки раздувается от удовольствия: крепко утерли нос Пашке. Теперь, авось, поменьше будет задаваться и корчить из себя знаменитого поэта. А то смотри-ка, совсем Пушкиным заделался!
Он то и дело поглядывает на Пашку, поджидая, когда тот обернется к нему. Тогда Клепиков моментально строит зверскую морду и выпаливает сипло: «Греки, вперед!», «Итальянцы, назад!», «Чехи, на бой!», «Гроб фашисту!»
Пашка зеленеет от обиды и ярости и старается больше не смотреть на Клепикова.
На сколько времени у Клепикова хватило бы еще духу дурачиться и изводить Пашку — не знаю. Но случилось невероятное: Пашкины стихи напечатаны! В городской газете.
Я как увидел их — даже во рту горячо стало. Думаю: может, ошибся, ведь заголовок совсем не тот, не «Греки, вперед!», а «Будь свободной, Эллада». Но подпись: «Павел Шиман, учащийся».
— Пашка, — говорю, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. — Твое стихотворение в газете напечатано: «Будь свободной, Эллада» называется.
Пашка, словно с цепи сорвался, заорал бешено:
— Какого черта привязались?! Делать больше нечего, да? Меднолобые.
Я засмеялся: ну и довел его Клепиков!
— Сам ты меднолобый. Я правду говорю.
Но Пашка только зло отмахнулся. Я протянул Леньке газету.
— Передай.
Ленька прежде, чем передать, заглянул в газету, торопливо поправил очки, протянул растерянно:
— Правда…
Пашка навострил ухо: Ленька человек серьезный, шутить не будет. И все-таки спросил, замирая от надежды:
— Врешь?..
— Правда.
Пашка рванулся, схватил газету и впился в нее глазами. Лицо его сначала побледнело, потом покраснело. Он прижал газету к груди, сказал тихо:
— Ребята… Братцы… Эх.!.. — Обернулся к Клепикову. — Ну, что теперь скажешь, а?
Клепиков поскреб затылок и смущенно произнес.
— Ух, здорово, Пашка!.. В самом деле — молодец.