Лена бросила мне записку: «Рада за тебя. Поздравляю».
— Спасибо, Лена, — сказал я.
Распахнулась дверь — Сергей Львович. Он — возбужденный, шумный, словно тоже «перешел».
— Наказ: в лечении тоже так держать — на отлично!
Фимочка кинул ладонь к виску.
— Есть так держать, Сергей Львович!
А Зойка стрельнула лукавыми глазами.
— Скажите нам что-нибудь такое… В общем, приятное.
Сергей Львович круто повернулся к Зойке.
— Приятное? Хорошо. Будь по-твоему: в субботу выходим на катерах в море…
Это было сказано неожиданно и здорово! Побывать на море! Что может быть лучше?
Девчонки ойкали и ахали в восторге, а Зойка, прижав руки к груди, воскликнула, будто Сергей Львович лично для нее устраивает прогулку:
— Спасибо, Сергей Львович, большое спасибо!
Ночью на субботу я плохо спал. Тревожился: вдруг катера не придут, вдруг случится что-нибудь непредвиденное и поход сорвется. Поэтому, как только проснулся, — глаза к морю. У небольшого санаторного причала на легкой волне покачивались два катера.
Разнесли завтрак, но к нему мы почти не притронулись. Один лишь Ванька оставался спокойным и ел по-прежнему за двоих.
Постороннему наши переживания могут показаться смешными: ишь, мол, какое великое счастье — обыкновенная прогулка по морю!.. Но для нас… Ведь мы уже стали забывать, что такое простор и ветер.
Пока мы завтракали, санитары и няни таскали на катера матрасы и расстилали их на палубах. Потом принялись носить нас: няни на носилках, санитары на руках.
Сюська, видимо, устал. Когда брал Ваньку, сказал тихо и сердито:
— Ну жирный, тебя одного пока донесешь — потом умоешься.
Мы переглянулись с Ленькой и тут же отвели друг от друга глаза. Да, не очень весело, когда ты кому-то в тягость. Но самое обидное, что ты знаешь об этом, а поделать ничего не можешь…
Погрузка закончилась. Сергей Львович, стоя на мостике, говорил что-то капитану, тот слушал и время от времени поглядывал на нас. Потом капитан неторопливо вошел в рубку, и через минуту палуба затряслась, как в лихорадке, — заработали моторы.
Берег уплывал все дальше и дальше. Корпуса нашего санатория становились игрушечными, а деревья, словно ожив, начали вдруг быстро сдвигаться с двух сторон, затягивая белые стены ярко-зеленым бархатом. Скоро я уже ее мог различить ни отдельных домов, ни деревьев — побережье превратилось в голубовато-сиреневую кайму.
Ветер хлестал в лицо, осыпал нас тысячами мелких брызг, до краев набивал воздухом грудь. Я захлебывался ветром, стирал с лица соленые брызги, но не мог, не хотел отвернуться — пусть еще сильнее бьет ветер, пусть брызжет море, пусть обжигает солнце!