Когда мы вошли во двор дома, где жил Соулах, я увидел одетого во все белое, как для отправления молебна, жреца. Он сидел на низкой скамье, держа алабашу*. [24] Пепельная борода доходила ему до пояса. По обе стороны от него сидели местные старики. Соулах узнал меня и, поднявшись, обнял:
— Да придет счастье в дом, приютивший тебя.
И усадил меня рядом с собой, хотя я сам не осмелился бы сидеть на столь почетном месте. Старец страдал головными болями, но сейчас словно забыл о них. По его велению я поведал ему о своих скитаниях и годах заключения. Мой рассказ его взволновал.
— Братья мои, — обратился Соулах ко всем окружавшим его, — если бы вы сегодня не навестили меня, я бы все равно призвал вас. То, что и Зауркан здесь, это ко времени. Принял я решение сложить с себя обязанности жреца.
Такое неожиданное известие ошеломило нас.
— Давно я пришел к мысли об этом, но все медлил сказать, остерегаясь, что для вас — последних убыхских стариков — будет это тяжким ударом.
— Помилуй, не вправе ты поступить так. Твой разум и воля еще с тобой, и негоже тебе торопиться. Долг, возложенный на тебя народом, нелегок, но при упадке духа наших сородичей, стоящих пред бездной забвения, решение твое поспешно, — не скрывая тревоги, возразил Сит.
— Крепость духа важней, чем крепость ребер, — напомнил Даут.
— К чему предводитель, когда некого вести? Дерево не может жить, если корни его подрублены! Кому нужен жрец при святыне, которая давно в забвении? — печально, опустив голову, произнес Соулах.
— Нет, уважаемый Соулах, пока существует хоть один убых, поклоняющийся святой Бытхе, не можешь оставлять свои обязанности, — встал на сторону Сита его ровесник Татластан.
— Вашими устами говорит страх перед завтрашним днем народа, а моими — истина, — сказал Соулах. — Горька она, но куда от нее денешься…
Старец замолчал. Приступ головной боли заставил его долго сидеть не двигаясь. Это был уже совсем дряхлый человек. Морщины, избороздившие его чело, были глубоки, как борозды. На горбинке носа, выступавшего как скала из-под снега, кожа была так тонка, что сквозь нее просвечивал хрящ. Губы дрожали, словно он все время что-то нашептывал. Глазницы ввалились. Из глубины их смотрели на свет выцветшие, холодные, как стеклышки, голубые глаза, подернутые серой дымкой. Голос жреца, некогда зычный, звучал теперь глухо, как из пещеры.
— Сказано: уважь и старшего, и младшего. Будь по-вашему! — когда головная боль утихла, изрек Соулах. — Соберем сход и воочию убедимся, много ли осталось ищущих покровительства Бытхи.
— Число их уменьшилось, но не иссякло, — в глубине души не будучи в этом уверенным, обнадежил старца Даут.