Он припарковывает свою машину рядом с ее домом, там стоит ее маленький грузовичок с открытым верхом. На другой стороне дома крытая веранда, и еще две грядки, на которых зреют помидоры и почему-то арбузы, теплица, которую она построила для защиты от песка и в которой выращивает всевозможные ягоды. А дальше — пустыня со скудной растительностью и пересохшим руслом ручья, в течение десятилетий, а то и столетий вода, что скапливается там зимой, вымыла трех-четырехметровую канаву в каменистом грунте. Она показывает ему эту канаву, подводит к насосу, качающему воду из глубокого колодца. Потом он сидит на веранде и видит, как стремительно темнеет небо. Он слышит, как она возится в кухне. Когда подъедет какая-нибудь машина, он встанет, пройдет через дом и включит заправочную колонку. Даже если она включит свет в кухне и полосы света через открытую дверь будут падать на пол веранды, он встанет, включит фонарь, стоящий между двумя раздаточными колонками, чтобы он освещал площадку. Он спросит себя, будет ли фонарь гореть всю ночь и светить в окно спальни и в эту ночь, в завтрашнюю и во все ночи, которые будут в их жизни.
3
Часто сны, которые нас сопровождают в жизни, контрастируют с той жизнью, которую мы ведем. Искатель приключений во сне мечтает вернуться домой, а законопослушный гражданин может мечтать о разбое, дальних странах и великих делах.
Человек, который видел этот сон, вел спокойную жизнь. Не мещанскую и не скучную. Он говорил по-английски и по-французски, делал карьеру у себя в стране и за границей, оставался, даже вопреки обстоятельствам, верен своим убеждениям, легко преодолевал кризисы и конфликты и на шестом десятке обладал завидным здоровьем, кое-чего достиг в жизни и повидал мир. Он всегда был слегка напряжен, будь то на работе, дома или в отпуске. Не то чтобы он, когда надо было что-то сделать, делал это в спешке, нервозно, но под внешним спокойствием, с которым он выслушивал вопросы, отвечал, работал, буквально вибрировало напряжение, результат концентрации на поставленной задаче, его нетерпение решить эту задачу, потому что ее решение в реальности и в воображении редко шли рука об руку. Иногда он воспринимал это напряжение как нечто мучительное, иногда — как некую внутреннюю энергию, окрыляющую силу.
Во всем его облике и в манере поведения сквозил своеобразный шарм. В обращении с окружающими и предметами он был мило рассеянным и неуклюжим. Так как он осознавал, что его рассеянность и неуклюжесть не особенно нравятся людям и предметам, своей улыбкой он как бы извинялся перед ними. Это его красило, рот становился чуть обиженным, а глаза — немножко печальными, а так как в его стремлении получить прощение не было обещания исправиться, а лишь признание своей неловкости, то улыбка его была смущенной и полной самоиронии. Его жена все время задавалась вопросом, насколько естественным был этот его шарм, а может, этой своей рассеянной и неловкой манерой он просто кокетничал, надевая на лицо улыбку и зная при этом, что его ранимость и печальный взгляд пробуждают в другом желание утешить. Она не могла ответить на этот вопрос. Но правда была в том, что он пользовался симпатией врачей, полицейских, секретарш и продавщиц, детей и собак, сам, казалось, того не осознавая.