И вдруг — сразу трое. Говорят по-немецки. Значит, гитлеровцы. На нашей земле, на нашей мельнице.
Все произошло гораздо проще, чем предполагал Бричев.
…Три тела лежали на полу мельницы. Зинин осветил их фонариком: все трое были одеты в военную форму Красной Армии. Двое в лейтенантскую и один в сержантскую, очевидно Ганс.
— Сволочи! — процедил сквозь зубы Зинин. — Переоделись.
Он вспомнил, что белофинны тоже так делали. А Бричев удивленно, широко открытыми глазами смотрел на трупы.
Зинин пошарил у них в карманах, вынул два командирских удостоверения и одну красноармейскую книжку, забрал три пистолета, и они выбрались из мельницы.
— Давай на заставу. Надо предупредить, — сказал Зинин, хотя им нужно было проверить еще один наряд по дороге в Паниквы.
Шли они быстро. Перейдя через следовую полосу и заделав ее, присели у лесного ручья немного передохнуть и опомниться. И только тут Бричев вдруг почувствовал страшную усталость во всем теле, и на него нахлынули мысли о том, как же он смог убить человека.
Вот смог, оказывается! Он подумал о красных петлицах на гимнастерках врагов и красных звездочках на их пехотных фуражках, и чувство брезгливого отвращения к этим переодетым в нашу форму фашистам переполнило его душу. Как они смели?! Как смели?!
Бричев снял фуражку, сполз к ручью, зачерпнул пригоршню студеной воды, плеснул на пылающее лицо.
Зинин сидел на камне, задумчиво смотрел на бледнеющие звезды.
— Это война, Миша, — негромко проговорил он, когда Бричев поднялся к нему, охладевший и немного успокоенный.
— Да, пожалуй, что так, — сказал он. — А вы раньше знали, товарищ замполитрука, об этом?
— Я же не слепой! — усмехнулся Зинин. — Только не знал, когда точно ударят фашисты. Теперь ясно: сегодня утром.
— А эти трое — диверсанты? — спросил Бричев. — Специально заброшены, да?
— Специально. Они, Миша, связь обрезали и хотели на мельнице наблюдательный пункт устроить.
— Ты смотри! — изумился Бричев. — Ну, мы им дадим жизни, когда полезут! Верно, товарищ замполитрука?
— Пошли-ка быстрей на заставу, — ответил Зинин.
Застава готовилась к бою. Переодевались, опрастывали вещевые мешки, набивали их патронами и гранатами. В темноте, в молчаливом предчувствии надвигающихся грозных событий. Никогда еще не было такого.
Но граница есть граница, и ее бойцы привыкли ничему не удивляться и быстро, точно выполнять приказы. И они делали все с точностью, без рассуждений. По крайней мере так казалось со стороны. А про себя каждый из них не мог не думать, тревожно и взволнованно: «Неужели война? А если так, то почему не скажут прямо?»