Сначала Сенека окончательно переговорил с Никием. Он не стал заходить издалека и, лишь только Никий пришел к нему, спросил:
— Ты помнишь, как говорил мне, что император Нерон не человек, а чудовище?
— Я не сказал, что он чудовище,— поправил его Никий,— я просто сказал, что он не человек.
— Но разве ты не считаешь его чудовищем?
— Считаю,— после короткого молчания чуть настороженно выговорил Никий.
— Очень хорошо,— сказал Сенека и, пристально глядя на Никия, продолжил: — Я хотел сказать тебе, что тоже так считаю.
Никий не отвечал, хотя взгляда не уводил, и Сенека спросил:
— Что ты об этом думаешь?
— Я думаю,— спокойно отозвался Никий,— что каждый человек рано или поздно должен понять это.
— Очень хорошо,— повторил Сенека,— Теперь я хочу спросить тебя: как надо поступать с чудовищем?
— Ты говоришь об императоре? — в свою очередь спросил Никий, и Сенеке показалось, что губы его раздвинулись в чуть заметной улыбке.
— Ты меня правильно понял, я говорю об императоре,— почему-то почувствовав раздражение и стараясь подавить его, ответил Сенека,— Я повторяю вопрос: как надо поступать с чудовищем?
— Римскому сенатору это должно быть лучше известно, чем мне,— уклончиво ответил Никий.
«А он не так прост, как кажется»,— подумал Сенека и сказал:
— Римский сенатор считает, что чудовище должно убить. Скажи, разве назареи считают иначе?
— Я не могу отвечать за всех.
— Отвечай только за себя,— проговорил Сенека.
— Спаситель говорил, что нельзя убивать,— помолчав и наконец уведя взгляд в сторону, произнес Никий; голос его при этом звучал не очень уверенно.
Сенека хорошо понял причину этой неуверенности и тут же спросил с улыбкой:
— Но разве он имел в виду чудовище? Как я понимаю, он говорил о людях. Или ты признаешь, что император Нерон все-таки человек, хотя и дурной?
— Я...— произнес Никий и запнулся (Сенека с волнением ждал ответа, зная, что это главный пункт всего их разговора).— Я... не знаю,— наконец выговорил он и посмотрел на сенатора виновато.
— Нет, Никий, ты знаешь,— голос сенатора прозвучал как никогда твердо,— ты знаешь, что он не человек. Он истребил тысячи твоих братьев и истребит, если его не остановить, еще многие тысячи. Ты знаешь, и я знаю, что он не просто убивает их, но истребляет, причем получая удовольствие от вида смерти, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей. Или я не прав, мой Никий?
Не поднимая глаз, Никий едва заметно кивнул.
— Вот видишь,— сказал Сенека,— мы думаем с тобой одинаково. Разве ты не убьешь змею, которая жалит ребенка? Разве ты не убьешь зверя, напавшего на женщину? И разве мы не убиваем взбесившуюся собаку?