— Не... знаю.
— Больше всего я хочу, чтобы женщина причинила мне боль, не услаждала бы меня, а сама хотела бы наслаждаться. Но со мной это невозможно — все они хотят дать наслаждение, чтобы получить от меня что-то взамен. Все женщины продажные. Разве не так? Разве твоя Поппея не продажная?
— Нет, не продажная,— неожиданно твердо выговорил Отон.
— Вот как! — повернулся к нему Нерон.— Это интересно. Ты не ошибаешься?
— Нет.— Отон встал, держась за спинку кресла,— Она другая, она лучшая из женщин, она свободная женщина.
— Свободных женщин не бывает,— возразил Нерон, глядя на друга с любопытством.
— А она свободна.
— Ты должен рассказать о ней подробнее,— велел Нерон, скрестив руки на груди.— Мне необходимо знать все, все детали. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да,— кивнул Отон.
— Тогда начинай.— Нерон показал глазами на кресло.— Садись, так тебе будет удобнее.
Отон снова опустился в кресло.
— Ну,— поторопил его Нерон, но друг не успел начать свой рассказ: открылась дверь, и на пороге появился слуга.
Нерон поморщился:
— Что там еще? Я же просил не тревожить меня.
— Афраний Бурр,— доложил слуга.
— Ну что, что Афраний Бурр? — нетерпеливо бросил Нерон.— Искалечил и вторую свою руку? Ну, что ты молчишь как рыба!
— Афраний Бурр,— невозмутимо повторил слуга,— просит императора срочно принять его.
— Просит императора срочно принять его,— с издевкой повторил Нерон.— А где ты видишь императора? — Он развел руки в стороны и, переглянувшись с Отоном, снова обратился к слуге: — Здесь нет императора. Пойди и скажи, что ты не нашел меня.
— Я говорил, но он...
— Что он, что?!
— Он говорит, что дело особой важности.
— Ладно,— сердито бросил Нерон, делая нетерпеливое движение рукой,— зови.— И, снова посмотрев на Отона, поднял брови, одну выше другой, что в данном случае должно было, по-видимому, означать нечто вроде «сам можешь убедиться, как я несчастлив».
Афраний Бурр вошел широким шагом военного. Он поднял правую руку и проговорил громко:
— Приветствую тебя, император! — при этом сделал вид, что не замечает сидящего в кресле Отона.
Он не любил этих так называемых близких друзей Нерона, все они казались ему изнеженными выскочками, жалким подобием мужчин. Аннею Сенеке он говорил о них так: «Эти слизняки пролезут в любую щель кладки дворца, для этого им не нужно намазывать тело жиром, они состоят из него».
— Что тебе, Афраний? — недовольно спросил Нерон.— Что за спешка в такой ранний час?
— Твоя мать, Агриппина, уже во дворце,— сказал Афраний, холодно глядя на императора.
В первое мгновение Нерон не сумел скрыть испуга и даже сделал движение, словно собирался бежать. Тем величественнее он произнес, когда сумел взять себя в руки: