Пчелы рассерженно кружатся над головой. А одна даже запуталась в его волосах. Осторожно высвободил ее и разжал пальцы. Лети себе. Не зорить пришел. Попроведать…
Вран прежде, чем прибиться к роду, не мало побродил по свету. Многое знал, еще больше видел. Еще больше умел. От него Радко узнал, что и за их лесом люди живут. И дальше тоже… А уж за окаемом! И туда, на восход и на заход дороги – тропы бегут. И даже там, куда птицы летят. Правда, Радко и сам об этом догадывался. Но уж больно жутко делается. Откроешь глаза в ночи, а в очаге угольки догорают. Вокруг корни вьются. И представишь вдруг, что где – то за лесом люду разного множина и так жутко, аж в пятках свербит! Будто мурашик крохотный в дремучем лесу.
-А вот, Радко, если идти все прямо и прямо на полдень, то упрешься ты носом в море. Это вроде нашего озерца, но только сколько не гляди, краев сроду не увидишь. А за ним, за морем тем, народ живет диковинный. Ликом темен, как ты в летнюю пору. А одежонки всего то тряпица вокруг чресел, только то и всего, что срам прикрыть. Но трудники, каких поискать.
Остановится Вран, наклонится к очагу, поворошит угольки и снова вернется на свою лежанку. А Радко, затаив дыхание, ждет, когда же он заговорит снова.
-Не дома поднимают, не избы ставят, хоромины! Лесину одну на другую ставь, и то до маковки не дотянутся. Не из леса, а из каменьев. И не городища у них в три землянки за тыном, а города, кои глазом не объять. У меня поначалу от многолюдства голову обносило и дух захватывало пока не обвык, не притерпелся.
Зимний день короток да ночь длинна. В потемках в очаге дрова пылают, угольки потрескивают. От трав и дедковых корешков дух дурмянный идет. Радка в сон клонит. Но уснуть страшится. А вдруг да пропустит чего. Волхв же говорить не спешит. Речь льется не торопко, плавно. Слова уплывают куда – то вверх, в непроглядную тьму и теряются в густых перепутанных корневищах. А потом падают вниз, прямо на Радкову голову. Душа обмирает, до того все жутко… и сладко от дедковых слов.
-И старшин, царей они хоронят тоже не по нашему, не по людски. – Вран замолчит надолго, погрузившись в воспоминания. А радко от нетерпения нога об ногу скоблит. – А кладут их со всем припасом в такую же хоромину, только завостренную, как кол, со всех сторон на все четыре ветра. Далее же и вовсе несмысленное можно увидеть. Люди чернее головешки! У меня аж в груди все захолонуло, когда увидел их, а ноги идти враз отказались….
Радко, бывало, и не заметит как под монотонную речь старика его сон одолеет. А проснется, Вран все еще у очага.