Остановился поодаль от лесины. Заворчал, сердито сдвинув брови к переносице. Мол, настанет пора, тогда и за угощением приходи. А пока иди с миром, не безобразничай. У Врана ловко выходит по бэрьему говорить. Да и Радко не хуже научился изъясняться.
Бэр остановился, вцепившись в лесину когтистыми лапами. И затряс головой, то ли отбиваясь от пчел, то ли отмахиваясь от Радогорова укора. Борть уже рядом, только лапу протяни. Но сук под задней лапой вдруг хрустнул, обломился и лакомка с визгом полетел к земле.
-А поделом тебе, сластена. Не будешь на чужое зариться.
Радко не мог сдержать смеха, глядя на обиженную, расстерянную морду зверя.
-Сказано же было, не время еще! Добро еще, что мне на глаза попал. А ну как дедко бы нагрянул? Уж почесался бы тогда. – Начал он увещевать зверя. – Сказано же, не время. Лучше иди ко мне. Так и быть, угощу… Не последнее съел. Хоть и не следовало бы. Пакостлив больно.
И развернул тряпицу с остатками хлеба.
Бэр, хотя, какой он бэр, дитя не разумное, жалобно постанывая и жалуясь, закосолапил к нему. Радко заурчал, дружелюбно примиряющее, приглашая его к трапезе.
-Эко брюхо то отростил. На лесину влезть не мог, а туда же. И не совестно тебе на чужое глаза пялить, будто по доброму нельзя? Сам подумай, кто бы родичу отказал?
Свято верил Радко в близкое родство со зверем. Трепал его безбоязненно по толстому загривку, оглаживал побитые о дерево бока. И не уставая выговаривал.
-Это хорошо, что мне на глаза ты попался, а не кому чужому. Враз бы с рогатиной спознался. С опаской ходить надо, и по сторонам поглядывать.
Бэр не спеша сжевал краюху, не переставая жаловаться, и, не говоря худого слова, скрылся за деревьями. А Радко еще долго слышал его стоны и визгливые жалобы, с улыбкой думая о том, что от дедовой палицы ему приходилось не слаще. Разве, что жаловаться не кому было.
Свернул тряпицу, сунул ее за опоясок и, не спеша, направился к озерцу, где накануне поставил векши., уносясь мыслями в воспоминания.
Да, только опустятся на лес сумерки, затопится огонь в очаге, потянется дым по своду к лазу, а Радко уж тут как тут. Но волхв с разговорами не спешит.
Перебирает корешки, перетирает их в каменной ступке каменным же пестиком, нашептывая не понятные слова, мелкотит листочки, вяжет в холстяные мешочки и узелки и раскладывает на, прилаженные по углам, полки. А то разглядывает, принесенные из леса, каменья.
-Дедко Вран, - Канючит Радко. – И как же те несмысленные люди ходят? Их же ночью испугаться можно. А то и…
Но волхв, поперешный дед, пока не нашепчется вдосталь, и глазом не поведет в его сторону. Знай пыхтит и пыхтит себе в удовольствие. А бывает и прогонит его вон, якобы для тайного слава, коего Радку по молодости лет и слышать нельзя, а видеть тем паче.