Путь (Адамова-Слиозберг) - страница 36

На первую страницу

Что можно было найти? Клочок письма, не сданного назавтра после получения согласно тюремным правилам; припрятанную фотографию матери или ребенка; сделанную из хлеба фигурку — все это считалось преступлением, и за все полагались самые тяжелые репрессии: лишение книг, лишение прогулок, лишение переписки, карцер, одиночка. Конечно, администрация тюрьмы знала, что у нас ничего не может быть криминального, обыски делались исключительно для запугивания и унижения.

И вот сидели мы, шесть запуганных, отупевших женщин, на своих стульчиках, а время текло медленно и давило сердце, как камень. Под конец мы впадали в апатию, и нам уже не хотелось никаких происшествий, которые вывели бы нас из этого состояния.

    Я живу как во сне.
    Вкруг меня и во мне
    Этот тусклый, рассеянный свет без теней.
    Много дней, много дней, много дней.
    Слышу шум за стеной осторожных шагов,
    Да задушенный шепот глухих голосов,
    Да еще иногда громыханье замка,
    Да шуршанье проклятых волчков.
    Я живу, как во сне,
    И мерещится мне,
    Что лежу я на илистом дне
    Под холодной, тяжелой, зеленой водой.
    И плывут корабли надо мной,
    Высоко наверху волны бьют в берега,
    Летом солнце палит, а зимою снега,
    Ветер яро кружит по волне…
    Но царит тишина в глубине,
    Высоко наверху моя бедная мать
    Не устанет меня громким голосом звать,
    Громкий голос доходит до самого дна,
    Где в бессилье лежу я одна.
    Мама, дочку свою не зови, не томи,
    Мама, бедное сердце уйми!
    Не могу я проснуться, здесь нечем дышать,
    Не терзай себя, бедная мать!
    Я живу, как во сне,
    Вкруг меня и во мне
    Этот тусклый, рассеянный свет без теней
    Много дней, много дней, много дней…

Из этой тяжелой летаргии меня вывел один случай:

Мария Даниэлян, моя соседка по камере, прожила интересную, полную событий жизнь. Она много рассказывала мне о бакинском подполье, где она работала в первые годы революции. Я завидовала тому, что она жила полной жизнью, пока я прозябала в обывательских заботах. Я смотрела на Марию снизу вверх, и, хотя мы из боязни быть услышанными никогда не говорили о катастрофе тридцатых годов, я очень хотела знать, как она объясняет ее, как увязывает то, что никак не могла увязать я. Кстати, Мария по профессии была историком.

Однажды Мария сказала:

— Если я когда-нибудь выйду отсюда, я начну жить, как будто ничего не произошло. Никогда никому не расскажу о том, что пережила, и сама забуду все.

Я возмутилась:

— Так говорить может только лицемер. Мы ведь не могли представить себе, что существует эта темная изнанка нашей жизнь, но она была. Она была еще тогда, когда мы гуляли на воле и верили в справедливость. Уже тогда были эти страшные допросы, эти подвалы внутренней тюрьмы, где людей избивали, заставляли подписывать ложь. Как я смогу забыть об этом, если это будет и тогда, когда я случайно освобожусь? Я не хочу забыть, я хочу понять. Если факты не лезут в мое представление о мире, надо менять его, так как факты отменить нельзя. Надо менять жизнь, чтобы этих фактов не было.

Следующая страница