Поздно вечером к дяде Мише в комнату заглянул сосед.
Он нетвердым шагом подошел к столу и, оглядываясь на дремлющего дядю Мишу, протянул руку к пустой тарелке.
Дядя Миша открыл глаза.
— Вот, — проговорил сосед, — пришел забрать. Как ты?
Дядя Миша хотел было ему ответить, но смог лишь чуть-чуть приоткрыть рот. Тело было непослушно.
— Ох ты! — тихо воскликнул сосед. — Да ты совсем плох!
Он снял с его лба полотенце и, намочив его в стоящем рядом тазике, снова накрыл им лоб.
— Здорово ж тебя свалило! — проговорил сосед. — И, главное, лечить не на что. Здоровье в наше время перестало быть бесплатным.
Он присел на табуретку рядом с кроватью.
— Питаться тебе получше надо, — сказал сосед. — Витамины нужны. Истощил ты себя.
— Ну погоди! — продолжил он после некоторого молчания. — Придумаем что-нибудь. Завтра с утра сбегаю кое-куда.
Сосед снова замолчал.
Некоторое время он просидел рядом с кроватью, о чем-то задумавшись.
— Ты почему один? — спросил он, наконец. — Женат был когда-нибудь?
Дядя Миша снова смог только приоткрыть рот.
— Молчи-молчи! — сказал сосед. — Извини, запамятовал. Говорил ты уже… говорил.
— Однако, вот ведь, казалось бы, — сказал он после недолгого молчания, — семейное дело. Оно, как бы, хлопотное. Одному, как бы, и вольготнее… а вот такого казуса не приключилось бы. Жена бы голодного обморока не допустила. Взять вот тебя. Разве она позволила бы тебе одним только пивом питаться? Тем же деньгам она своим женским умом лучшее применение бы нашла. Мужик ведь в еде ничего не понимает.
— Ты посмотри, — продолжил сосед, — сколько баб одиноких! Они ж как без мужиков томятся. Вот ведь какая интересная природа у них. Они без семьи не чувствуют себя полноценными. Мужику этого не понять. Каждой нужен очаг, каждой, чтобы выйти в свет, нужна свита из детей и мужа. Это у них вроде наших рангов и чинов. Иная только для того, чтобы такой ранг иметь, готова на своих плечах тащить и очаг, и мужа, будь он даже самым последним негодяем. Они будто застыли в том времени, когда на земле матриархат был. И они эти законы матриархата до сих пор блюдут. Времена меняются, а их матриархат как был, так и живет. Он не замечает никакого общественного прогресса. И в этом есть свой глубокий смысл. Семья — ячейка. Это не пустые слова, а сохранить эту ячейку сможет только баба. А для этого баба должна считать семью своей, должна видеть в ней свою цитадель, должна видеть в ней смысл своего бабьего жития. Мы только думаем, что семья у нас развивается, стала другой. Но как бы мы ее ни классфи… классиф. ци… в общем, как бы мы ее ни называли, чтобы общество не развалилось, семья в бабьих глазах должна всегда оставаться матриархальной. Бабы меж собой должны выстраивать свои матриархальные ранги и чины, должны козырять друг перед другом своими свитами. Они испокон веков живут своей собственной, бабьей цивилизацией. У нас на Земле их, как бы, две — эти цивилизации. Одна мужская — с государствами, политикой, войнами, другая — женская — с их допотопным домашним очагом и свитами. Мы живем во времени и истории, они времени и истории не ведают. Они будто не из нашей Вселенной, будто из иной Материи, которая просто не измеряется временем. У них и строй мысли другой — прямо как у каких-то инопланетян. Ты вникни как-нибудь в их разговоры. Для мужика — это пустота, но в них глубокая житейская и только бабам понятная философия. Глупыми (на наш мужской взгляд) бабьими сплетнями скрепляются наши домашние очаги. Мы — мужики — вкладываем себя в прогресс, науку, общество, а они — бабы — в то, чтобы сберечь нашу человеческую породу. Они оберегают нас самих от нас же самих — от нашего прогресса. Они словно ниспосланы нашей Вселенной, чтоб уберечь ее…