С трех сторон площади выстроились столы и лавки, а с четвертой установили длинные подмостки, уставленные десятком блюд с горами сырных пирожков и пряных колбасок, коржиков, абрикосов и апельсинов с восковидной кожурой. Над площадью витал запах жареной ягнятины, от которого у сельчан начинали течь слюнки. Но нарушать порядок было нельзя: праздничному столу предшествовали танцы.
Первое время парни и мужчины о чем-то разговаривали, сгрудившись в кучу. Возбужденно хихикающие девушки расположились отдельно от них, но это длилось недолго. Заиграла музыка, все закружилось и затанцевало. Мужчины и женщины поднялись со своих стульев и лавок, а парни и девушки разбежались по площади. Вскоре на площадке, отведенной под танцы, было уже не протолпиться. Анна знала, что раз внутренний, девичий круг идет в направлении, противоположном внешнему, мужскому, рано или поздно они с Антонисом окажутся лицом к лицу. Эти несколько секунд следовало использовать с наибольшей выгодой. «Но как показать ему, что теперь я не просто подруга его младшей сестры?» – спросила девушка себя.
Ей не пришлось что-то делать. Антонис уже был напротив и под медленную мелодию пентозали смотрел прямо ей в глаза из-под традиционного для Крита мужского головного убора, закрывавшего почти весь лоб. Сакири была шапкой воина, которую молодые люди носили, чтобы показать, что они уже стали мужчинами, то есть не просто достигли соответствующего возраста, а и пролили кровь врага. Антонис имел полное право носить сакири – он убил даже не одного, а нескольких вражеских солдат. Он всей душой надеялся, что никогда больше не услышит изумленного вскрика и судорожного вздоха, которые издает человек, когда ему под лопатку входит лезвие ножа. Никакого торжества Антонис при этом не испытывал, но зато это давало ему право считать себя наследником палликариев, бесстрашных воинов в коротких штанах и высоких сапогах, защищавших землю Крита в прошлые века.
Анна широко улыбнулась юноше, которого война сделала мужчиной, но тот не улыбнулся в ответ. Глаза цвета эбонита неотрывно смотрели в ее глаза, и, когда круг сдвинулся, Анна даже ощутила нечто вроде облегчения. Танец закончился, а ее сердце все еще билось в сумасшедшем темпе. Девушка вернулась к стайке подруг, которые рассматривали мужчин (и Антониса в том числе), вертевшихся перед ними подобно юле. И этот танец стоил того, чтобы на него посмотреть: ноги танцоров отрывались от земли, и под аккорды трехструнной лиры и лютни они синхронно взлетали более чем на полметра, завораживая зрителей удалью и энергией.