Гиоргис молчал.
– Он что, совсем не признает за собой вины? Где его раскаяние? Где извинения? – все более распаляясь, кричала Мария.
– Мария, послушай меня! Успокойся. Он не признает за собой вины, потому что никакой вины за ним нет, – сказал Гиоргис. – Отец не должен отвечать за поступки сына, ведь так?
Подумав, Мария решила, что отец прав. Если бы на родителей возлагали тяжесть ошибок их детей, мир был бы совсем другим. В этом случае и Гиоргиса можно было бы винить в том, что его старшая дочь своим безрассудством и неверностью довела мужа до того, что он ее застрелил.
– Все правильно, отец, – согласилась Мария. – Ты прав. Единственное, что сейчас важно, – это София.
После этого семьи начали постепенно налаживать более-менее дружеские отношения, негласно признав, что ответственность за трагедию лежит на них обеих. Софию с самого начала оградили от всего, что случилось. Она жила с дедом и бабушкой, но каждую неделю приезжала в Плаку, чтобы провести день со вторым дедом и Марией, которые развлекали ее, как могли. Они катались на лодке, ловили рыбу, крабов и морских ежей, плескались в море и отправлялись на короткие прогулки по скалистым тропкам. К шести вечера, когда они привозили Софию обратно в дом Вандулакисов под Элундой, все уже валились с ног от усталости. Оба деда и бабушка души не чаяли в девочке, так что ей грех было на что-то жаловаться.
Когда весну сменило раннее лето, Кирицис подсчитал, что с похорон Анны, а значит, и того дня, когда он отвез Марию в Элунду, прошло ровно двести дней, и осознал, что у них с Марией, по-видимому, так ничего и не получится. Каждый день он пытался заставить себя не думать о том, как могло бы все обернуться. Он вел такую же размеренную жизнь, как и всегда: ровно в семь тридцать утра уходил в больницу, возвращался около восьми и проводил вечер в одиночестве, за чтением, исследованиями и написанием писем. Это занимало все время, и многие коллеги и знакомые искренне завидовали его рвению и очевидной увлеченности своим делом.
После переезда больных со Спиналонги прошло лишь несколько недель, а новость о том, что остров больше не является колонией для прокаженных, уже распространилась по Криту. Многие из тех, кто ранее боялся показаться врачам, осмелели и стали приезжать в больницу из своих деревень. Стало известно, что лечение лепры еще не означает пожизненное заключение в колонию для прокаженных, и люди валом валили к человеку, который, как все знали, принес Криту лекарство от лепры. И хотя скромность не позволяла доктору Кирицису открыто нежиться в лучах славы, он стал намного более популярен, чем раньше. Как только диагноз подтверждался, больные начинали приезжать к нему за регулярными уколами дапсона, и, как правило, не позднее чем через несколько месяцев в их состоянии отмечались улучшения.