У костра стало тихо.
- Я другую найду! - нервно усмехнулся парикмахер и начал шарить руками в траве.
Скоро бурак сварился. Тарас достал пол-лепешки, остальные - что у кого было.
- Смотрите! - удивленно сказал парикмахер. - Вкусный бурак!
- Голод - лучший кулинар. Э-это известно... - засмеялся Петр Петрович.
- Я не возражаю против голода! - вдруг взволнованно сказал актер. Артист должен быть немного голодным - иначе поет желудок, а должна петь душа. Но я не могу, когда люди жрут! - закричал он. - Чавкают! Я служил в харьковской опере... Хорошо, пусть немцы. Я знаю немцев. У них был Вагнер. Но это... это - не немцы! Нет! Не спорьте со мной! Они заставляли меня петь у них на ужинах... и чавкали... и кричали: "К черту Вагнера!" И требовали от меня песенок, которые поются у них в борделях, - он вдруг остановился, взялся рукою за горло и зябко повел плечами. - Простите... Гм... я не должен волноваться. Голос. Должен беречь. Я еще надеюсь спеть Вагнера... Один раз в жизни. Когда... - он не докончил, но все поняли и вздохнули.
- Вам сырые яйца надо глотать... - сочувственно сказал парикмахер. Каждый день сырые яйца... Я близкий к искусству человек, я понимаю...
- Да, это хорошо... яйца... - расслабленно произнес актер.
- Мы найдем богатое село! - вдохновенно продолжал парикмахер. - Мы найдем такое место, где еще есть яйца!.. И амбары, полные хлеба!.. И нас встретят, как желанных гостей... и...
- Нет таких сел, Яков Иваныч, - покачал головой бухгалтер.
- Есть! - закричал Петушков. - Должны быть! Для моего продукта мне нужно село богатое, неразоренное, веселое...
- А что у вас за продукт? - спросил Тарас.
- О! У меня продукт психологический! - уклончиво ответил парикмахер.
- Восемьдесят четыре картошки и сто семнадцать ложечек муки, - вдруг тихо прошептала женщина.
- Что? - встрепенулись все и оглянулись на нее. Женщина смутилась. Она не заметила, что произнесла это вслух.
- Нет, позвольте! - пристал к ней неугомонный Петушков. - Вы сказали что-то про картошку?
И он выпытал всю ее историю. У женщины - ее звали Матреной - на шахте остались две девочки. Старшенькой - десять, меньшенькой - пять лет. Она оставила им немного муки и картошки, по счету. И приказала брать в день три картофелины и класть в суп три ложечки муки. Старшенькая, Любаша, поклялась, что не потратит больше. Теперь у них осталось сто семнадцать ложечек муки и восемьдесят четыре картошки.
- А я еще и полпути не прошла, - вздохнула шахтерка.
- Да, и нас дома ждут голодные... - глухо сказал бухгалтер. - Сколько уж мы ходим, Яков Иваныч, с тобой...