- Ну, что ты меня жалеешь?! У меня всё хорошо! Всё в полном порядке! А вот как твои дела? Ведь ты же ничего не написал о диссертации!
- Как это не написал? – удивился и даже обиделся Фёдоров, но сразу сообразил: – Похоже, из-за твоего обмена и переезда ты просто не получила моего письма. А дела мои – вот! – Алексей Витальевич достал из кармана служебное удостоверение НИИ МБП, где значились и должность, и учёная степень.
Мама бережно вернула сыну "корочки", взглянув на него одновременно и с чувством гордости за его успехи, и с некоторой грустью, выдававшей невысказанное желание, затаённую надежду, что сын переедет сюда, найдёт работу в университете или ещё где-нибудь поблизости. Теперь-то, как она сразу оценила, при таком-то положении сына в большой науке, это вряд ли осуществимо. Были у мамы, по– видимому, и надежды другого рода, потому что она спросила:
- А подругу жизни ты себе ещё не нашёл? Хотя, где уж там, при таких делах и заботах, – глянула она на карман, куда Фёдоров положил своё удостоверение.
Алексей Витальевич решил, что надо успокоить мать ещё и в этом отношении. Тем более, что не появилось никакой раздвоенности сознания, ничего такого, что предвещало бы ошибочность, преждевременность его объяснения:
- Знаешь, загадывать рано, говорить со всей определённостью тем более, но. Кажется, появился очень хороший шанс! Всё! Больше не скажу ни слова! Давай, лучше пойдём на море, проветримся!
- Кстати, а как ты меня нашёл? Долго блуждал, наверное, по нашим закоулкам?
Фёдоров ответил, что это оказалось совсем не трудным, хотя он не стал, конечно, извещать мать о своём прекрасном многолетнем знании местности, этого вот домика, городка, его окрестностей. Вскоре они были уже у моря. Мать повела его к ближайшему спуску с высокого берега к полосе прибоя. Здесь стояла старая, без многих ступенек, ещё немецкая лестница. Выход к ней был загорожен сетчатой железной оградой около полутора метров высотой. Без малого шестидесятилетняя женщина с лёгкостью подростка перемахнула через эту изгородь и, задорно улыбаясь, повернулась к сыну:
- Ну, что же ты замешкался? Или совсем москвичом стал, стесняешься?!
- Ещё чего! – ответил Фёдоров и с почти такой же ловкостью перелез через ограду.
Вскоре они шли по самой кромке берега, отпрыгивая от периодически накатывавшихся более крупных волн прибоя. Фёдоров неосознанно увлекал мать к востоку, туда, где стояло полузатопленное греческое судно, разбившееся здесь много лет назад. Лет через двадцать, в иной реальности его разрежут на куски и продадут как металлолом. Какая судьба ждёт этот пароход теперь – в исправляемой реальности, предвидеть он не брался. Солнце сияло в вышине, окружённое розоватым ореолом, но здесь не оказалось и следа того плотного тумана, который застал Фёдорова в дороге. Хотя и не спеша, но бодрым шагом они с матерью продвигались в намеченном направлении по кромке прибоя, беседуя на ходу. Фёдорова более всего интересовали обстоятельства, связанные с обменом квартир и переездом, в котором, к его сожалению и стыду, он совершенно не смог ничем помочь. Его мать, напротив, считала, что Алексей не вправе был бросать свои дела в Москве (связанные, как она ошибочно считала, лишь с защитой докторской диссертации, не предполагая государственной значимости его действительных дел и занятий). Привыкшая с ранней юности к труду и трудностям, она никогда не роптала на судьбу, заражая своей жизнестойкостью всех, кто её окружал.