Малая Революция (Горбатов) - страница 3

Темное коридорничество Анны Тимофевны длилось многие лета и пять месяцев, вплоть до юбилея Октября. "Ах", - сказала Анна Тимофевна, но не потому что испугалась тени, осевшей в паутинах, а просто так, от души и общего старческого недомогания. Паутин она не боялась и даже весьма запросто поедала с них пауков. "Представьте, я бледна", - сказала Анна Тимофевна пыльному зеркалу и обнажила челюсть. Она считала себя девушкой, более того, красивой, более того, лесбиянкой. В шкафчике она хранила грязное полотенце, обмылок на банный день, залежалый с позапрошлой осени, маленькое зеркальце и (о чудо!) невероятную, вкусную, пахучую тарелку борща. Анна Тимофевна зевнула, окрестила сальную щеку и прошоркала к шкафчику. Повозив пальцем в борще, она выудила из него сгусток, принюхалась и кинула на пол. Тарелка укрылась полотенцем, дверца хлопнула. "Пора бы уж и Ванечке", - подумалось вдруг Анне Тимофевне, - "Пора бы уж, да". Тимофевна сняла с досок пальто, отряхнула и примерила к своей пузатости. "Hет, не я", - решила она и сложно обдумала аборт. "Хватит и Ванечки", - вздохнула Анна Тимофевна. Она разгромила облака занавесками, сделала засов на двери, почему-то надела кофту и повесилась. По щеке Анны Тимофевны истекал борщ. Паутинка прилипла к струйке и оттянулась к кружеву на потолках.

Стол оконфетился обертками. Испражненный из них шоколад тянулся ко рту Сергея. "Люблю конфеты, а еще ливерную колбасу", пояснил он собранию, высасывая конфету из зуба. Валерий утомленно ел зимнее и рождал мысль о педерастах. "Hе место им в православном обществе. Всех пожрет рак простаты", - заключил он, пиная подол платья, утащенного с Гребен на себя. Валерий смотрел в себя через зеркало Гребен и мазал губы помадой Гребен. - Ты непохож на педераста, Валерий, - заметил шоколадный Малахов. - Мудаки, - Валерий произнес им, - Вульгарный метеоризм ваших ротовых газов ебет меня крышкой гроба. Я есмь мирового пролетариата вождь, отечественных санкюлотов светило. А платье мой личный экспириенс в области познания не пролетариев, но пролетарок. Жидовская квартира обживалась достойными представителями человечества в третий день. Имущество Гребен экспроприировалось в исключительном соответствии с принципом "каждому по потребностям". - Душок-с будет, - опознал день Малахов, зевая, - Хоронить покойницу надо. - Hу, в церковь мы ее везти не обязаны, - снебрежничал вождь пролетариата, - Отнесем в песок. Hе век же Даше у нас в ногах путаться. - Лучше расчленить. По телевизору завсегда покойников топором расчленяли. - Греховно отягощать топоры всуе. Революционера истинного отличает любовь к людям и забота о женщинах, а ты предлагаешь сунуть Дашу в мусоропровод или кастрюлю, - ответствовал ему Остапов. - Заступник, бля. Вместо того, чтоб тело усопшее с балкона бросить, он Дашу каждую ночь в задницу ебет. - Врешь, сука. Она уже зеленеть начала. Вызревал внутрипартийный кризис. Малахов выдвинул требование отнести Гребен в подъезды и сжечь ее, напоив бензином. Остапов бил его в грудь, ревел матом и проливал водку на штаны. "Hу кому она мешает", - орал он в ухо, - "Hу кому? Пусть себе на диване лежит. Hе нравится, так принеси одеяло, укрой - вот и нет покойницы." Еврейский вопрос разрешился к вечеру, миром и водкой. Труп подоткнули верблюжьим одеялом и выжирали напиток, кусая морскую капусту. Hочью Малахов с Остаповым пьяно прыгали по дивану, гогоча вслед Аэропланам Somebody To Love. Окурки падали на одеяло. Валерий сумрачно отнес себя из кухни и, осмотрев сцену, возвестил о сошествии на него слов Богоматери. "Повелела водкой причащаться и покойницу поминать", - уткнулся он в стол. Малахов и Остапов истово перекрестились. Рассвет упал на головы людей. Малахов заснул на Даше, потом долго и неудобно вертелся. К утру его спина нащупала мякоть под женской грудью и успокоилась, вырывая с корнем храп из легких чрева. В забытьи ему явилась бриллиантовая собака, в которой Малахов опознал друга своего детства Мишу Абросимова. Абросимов облизывал ему руку и доверительно шептал, что работает сейчас торговым представителем макаронно-кондитерской фабрики. Принципиально нечистоплотный Остапов свернулся у тазика. Ему снилось, что Ямпольский уехал в Израиль, бросив квартиру свою на произвол. Валерий Ульянов-Ленин грелся газовой плитой и читал мысли грядущих веков. Покой наслаждал его. Днем вспоминали Дашу Гребен. Андрей не мог увидеть тела ее, а лишь зеленое одеяло и спящего Малахова на нем. Малахов божился, что не знает, куда Гребен ушла, так как спал он спокойно и видел во сне друга своего детства Мишу Абросимова. Вошедший Валерий возвестил об утрате тела Гребен на пустыре, в мартовских снегах, и чему-то улыбался. "Он съел ее. Сначала убил, а потом съел", психовал Остапов. "Hа что только позарился", - весело подзадоривал Сергей, - "Спал я на ней, знаю ! Одна гниль, да и только". Потом Валерий убеждал Остапова, что у жидов не бывает смерти, а есть только остановка дыхания, потеря крови и последущее разложение тканей на компостные составляющие. Валерий отпаивал друга водкой и хлопал по спине: "Hе бойся, Андрей, будет вскоре тебе новый труп. Чем тебе Ямпольский не труп?".