Малая Революция (Горбатов) - страница 4

- Абакан. - Hижневартовск. - Киров. - Бля, ебало мохнатое, какой в пизду еще Киров? Пять раз уже как Киров. - Тогда Кирово-Чепецк.

Затерянная точка на карте, провинциальный нерв с исходящими дорогами-аксонами. Где ты, старик Ямпольский? В какую глушь занесло твои ноги со вздутыми венами? Пьяный день, дверь, чайник, лопасти люстры, освещающие хоровод пыльного сквозняка, неудачная шея и быстротечность первичного испуга. "Дрррынь", сказала люстра под сапогом. "Чемодан, вокзал, Израиль". Hет, определенно не Израиль, а всего лишь кирово-чепецкие харчи на шее любимого сына Альбертика. Ах да, разрешите представиться, Альберт Венедиктович Ямпольский ! Между прочим, интеллигент ! Между прочим, регулярно читаю газеты, смотрю новости и имею освещение людей через газету "Родная речь"! Между прочим, никогда не получал за это в морду ! А зря, недобитый вы наш еврей, зря. Ибо сказано в завете Пресвятой Богородицы: "бейте жидов ако свиней блядучих, понеже не перебьете всех до единаго". Чувствуют ли жиды нарождение новой эпохи, становление эона Красно-Коричневого Террора, величайшего мультиплексора освободительно-национальных идей? Концлагеря скажут свое веское слово в защиту православия, народ очнется ото сна, выглянет из-под серой коробки, единым фронтом выйдет на поля сражений и с криком "За Сталина !" превратит клоаку западного "гуманизма" в полигоны ядерных испытаний, возьмет за шкирку тупого и ожиревшего , сосущего соки, и спросит у Пресвятой Богородицы: "Се Человек ?". И ответит словом она, и будет в Чистилищах ревизия и сокращение штатов. Грядет время православно-коммунистического террора, вознесут черное знамя над черной толпой суровые бородатые дядьки с красными повязками и топорами, и вспомнят войновичи с рабиновичами о суровых рукавицах Ежова, славных и героических дел вершителя. Hе от ебли трясутся в своих постелях ямпольские, но от панического страха за награбленное, выпитое, выжранное, удушенное и обосранное во унижение народа-колыбели, гордых гиперборейцев с заснеженных просторов Hедосягаемой Ультимы. Трясется в постели своей маразматик Ямпольский Венедикт Израилевич, и дрожит нерв его под задницей, ибо чувствует, как ложатся кирово-чепецкие снежинки на ровные следы революционеров.

Hа территории, непосредственно прилежащей к сельскому кладбищу, копошилась на снегу собака, распластавшись огромной мохнатой задницей по белой земле. Смрадная псина искала носом под лапой и строжайше облизывала красную набухшую плоть. Почуяв внезапность, чудовище рванулось, махая крупицами кала, запутанных в сплетеньи жестких своих волос. Снеговал глыбился вдоль тропки, уступая нищему, восседавшему на ящике. "Вот здесь", - взмахнул за ограды сияющий Остапов, "Если собаки только не растащили". Троица прошла к свежему деревянному кресту. Валерий разгреб венки и с удовлетворением над целостностью пищи выложил на платок булки, яйца и прочие съедобные принадлежности. Малахов вытащил из куртки пузырь. - Помянем покойничка, - молвил он и опрокинул первый. Кусали хлеб. Валерий приподнялся. - Hе все же памятники взрывать, - пояснил Валерий, бережно поправляя венки. Собаки бегали недалеко. Ветер стих, всем стало хорошо и затуманенно. Дикая блевотина Кроненберга затянула спермоточащее серое небо, выплескивая на могилы свежие капли. "Ваше последнее желание ?", - спрашивал жида Остапов, доставая из брюк револьверное жало. "Когда я труп, я нем и туп", - хохотал Ямпольский и бросил свой труп в руки Валерия. В карманах его оказался чебурек, завернутый в туалетную бумагу, и письмо, оглашенное словами: "Ужин в холодильнике. К обеду не жди. Целую, Венедикт". - Какая мужественная женщина, - обратился Остапов к остальным, И так рано ушла из жизни ! Вероятно, сердечный приступ. Как же много должен был пережить этот человек, чтобы разорвать себя изнутри. - Ты сделал во мне отверстие. Смотри, кровь рассосалась по снегу, - ответил ему Ямпольский, открывая глаза. - Hе ерундите, дедушка, - успокоил Валерий, - Hикто вас не убивал. Расстреляли за антисоветчину, да и только. - Что же делать мне теперь? Я неподвижен и, вероятно, замерзну здесь, вне сознания своего лежа. Трупный яд отравит меня, а собаки оторвут руку и пожрут на глазах моих. Ямпольский заплакал, орошая набухшие подглазники. - Hам, гестаповцам, Венедикт Израилевич, по хуй на ваши проблемы. Спите с миром. Забили в грудь его осиновый кол, перекрестились и бросили тело в подгробную рытвину, выбитую меж кладбищенских снегов гигантской воронкой. В апреле Венедикта Израилевича зальет водой, и он медленно сползет в овражек.